Кто управляет Россией?

Миронова Татьяна

Они знали о пророческом утешении, посланном Григорием Ефимовичем маленькому Алексею и, конечно, предугадывали, о чем оно: «Дорогой мой маленькой! Посмотри-ка на Боженьку! Какие у него раночки. Он одно время терпел, а потом стал силен и всемогущ — так и Ты, дорогой, так и Ты будешь весел, и будем вместе жить и погостить. Скоро увидимся» (Гроян Т. И. Мученик за Христа и за Царя. — М., 2000). Они помнили, как Распутин им обещал, что Царевич Алексей исцелится годам к 13–14, и болеть больше не будет. Они понимали, что пророчество, записанное за Распутиным Императрицей (оно сохранилось в ее записях), это об их судьбе: «Господи, поругание рабов твоих, которое я ношу в недре моем от всех сильных народов. Как поносят враги твои, Господи, как бесславят слезы Помазанника Твоего. О, горе! Скажите нам: мы убили праведника, он не злословил нас, пойдем — покаемся — солнце померкло, и света уж нет! Поздно!» (там же).

И вот такого человека, Царского Друга, в самом главном значении этого слова, всегда духовно соприсутствующего с Царем в его служении Помазанника Божьего, сначала стали убивать духовно — клеветать и травить, и целью травли было оторвать Распутина от Царя, разрушить этот спасительный союз, мощной духовной стеной вставший перед разрушителями России. Многие близкие и дальние, верившие лжи, шли к Государю и Государыне, писали им оскорбительные

письма, угрожали, требовали изгнать от себя Распутина! Но разве Государь и Государыня могли сделать это? Разве Петр Великий прекратил бы общение со святым епископом Митрофанием Воронежским по требованию бояр, или, может быть, Александр Третий, повинуясь просьбам питерской интеллигенции, изгнал бы от себя святого Иоанна Кронштадтского, которого, кстати, со злобой называли в Петербурге «Распутиным Александра Третьего». Клевета не действовала на Высоких, и Трон по-прежнему оставался нерушим за стеной молитвы старца Григория, но клевета действовала на толпу интеллигентов, на чернь, забывшую любовь к Царям.

Двойник Распутина

Почти все воспоминания о Григории Ефимовиче Распутине грешат удивительным недопустимым для воспоминаний недостатком: большинство мемуаристов в глаза не видели Григория Ефимовича или видели его мельком, издали. Но все «воспоминатели», и те, что с симпатией относились к Царской Семье, и те, что высказывали к Ней неприязнь, о Распутине говорили одинаково плохо, повторяя одно и то же: пьяница, развратник, хлыст. А что они знали о нем? Что, кроме слухов, могли сказать о нем думские масоны Павел Милюков и Александр Керенский, поэтесса Зинаида Гиппиус, поэт Александр Блок и английский посол Бью-кенен, если все они, подобно Бьюкенену, в своих мемуарах повторяют: «Я никогда не искал с ним встречи, потому что не считал нужным входить в личные отношения с ним». И в глаза не видев Распутина, все они усердно пересказывают слухи. Генерал Сухомлинов видел его лишь раз на севастопольском вокзале в 1912-м году: «Гуляя по перрону взад и вперед, он старался пронизывать меня своим взглядом, но не производил на меня никакого впечатления» (Сухомлинов В.А. Воспоминания // Григорий Распутин. Сборник исторических материалов. Т.2. — М., 1997). Но это не помешало генералу пересказывать в своих мемуарах все, что он слышал о Распутине, включая и вымысел, что старец повинен в его отставке. Протоиерей Г. Шавельский видел Распутина «два раза и то издали: один раз на перроне Царскосельского вокзала, другой раз в 1913-м году на Романовских торжествах в Костроме» (о. Георгий Шавельский. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота // Григорий Распутин. Сборник исторических материалов. Т.2. — М., 1997). Ничего предосудительного о своих встречах Шавельский вспомнить не мог, но припомнил все небылицы о Распутине и Царских детях, которые пересказывала ему, «приезжая за советом», воспитательница великих княжон Софья Ивановна Тютчева, психически больная женщина, за что и была удалена от детей. Искренне любившие Царскую Семью генерал В. Н. Воейков и гувернер П. Жильяр тоже не могли похвастаться знакомством с Распутиным. Жильяр вспоминает лишь одну-единственную встречу: «Однажды, собираясь выходить, я встретился с ним в передней. Я успел рассмотреть его, пока он снимал шубу. Это был человек высокого роста, с изможденным лицом, с очень острым взглядом серо-синих глаз из-под всклокоченных бровей. У него были длинные волосы и большая мужицкая борода» (Жильяр П. Император Николай II. По личным воспоминаниям П. Жильяра, бывшего наставника Наследника Цесаревича Алексея Николаевича // Григорий Распутин. Сборник исторических материалов. Т.2. — М., 1997). Но разве «несколько мгновений» могли быть основанием для повторения все того же: «пьяница, хлыст, развратник, управляющий страной»? Книга под именем Жильяра, вышедшая в 1921 году в Вене, имеет двусмысленное название «Император Николай II и его семья. По личным воспоминаниям П. Жильяра, бывшего наставника Наследника Цесаревича

Алексея Николаевича». Что значит «по личным воспоминаниям»? Кто-то пересказал воспоминания Жильяра? И где гарантия, что тот, кто писал по воспоминаниям Жильяра, не мог вставить в них что-то от себя, как это случилось в многочисленных переизданиях воспоминаний Анны Александровны Танеевой (Вырубовой) — тенденциозные вставки неизвестных редакторов и масса сокращений наиболее важных мест мемуаров. Дворцовый комендант генерал В. Н. Воейков разговаривал с Распутиным раз, «имея определенную цель — составить о нем свое личное мнение» (Воейков В.Н. С Царем и без Царя. Воспоминания последнего дворцового коменданта Государя Императора Николая II. — М„1994). Отзыв Воейкова об отце Григории неблагоприятный, хотя ничего плохого во время беседы с ним Воейков не увидел: «Он мне показался человеком проницательным, старавшимся изобразить из себя не то, чем был на самом деле, но обладавшим какою-то внутреннею силою!» (там же). Воейкова поразило несовпадение Распутина, которого он видел, с тем Распутиным, которого по слухам представляло общество, но вот что потрясающе: Воейков предпочел верить слухам, а не собственным глазам. Точно так же повел себя известный публицист Меньшиков, воочию видевший благообразного, рассудительного крестьянина, но после своих приятных личных впечатлений усердно пересказавший в очерке о нем все то мерзкое, о чем слышал от знакомых и друзей (Литературная газета. — 2003, № 29).

К счастью, среди мемуаристов есть и другие люди. Генерал П. Г. Курлов в 1923 году в Берлине издал книгу «Гибель императорской России». Генерал никогда не принадлежал к кругу Григория Ефимовича, и ненавистники старца не могут обвинить его в предвзятости, кроме того, он всю жизнь полицейский, директор Департамента полиции, начальник Главного тюремного управления, товарищ министра внутренних дел, и опыт общения с людьми преступного мышления и поведения, а именно такой образ Распутина навязан был обществу, у Курлова громадный, да и причин вступаться за Распутина и Царскую Семью у него после 1911 года не было, ведь с убийством П. А. Столыпина рухнула его собственная судьба и карьера. Курлов описывает Распутина таким, каким сам его видел: «Я находился в министерском кабинете, куда дежурный курьер ввел Распутина. К министру подошел худощавый мужик с клинообразной темно-русой бородкой, с проницательными умными глазами. Он сел с П. А. Столыпиным около большого стола и начал доказывать, что напрасно его в чем-то подозревают, так как он самый смирный и безобидный человек… Вслед за тем я высказал министру вынесенное мной впечатление: по моему мнению, Распутин представлял из себя тип русского хитрого мужика, что называется — себе на уме, и не показался мне шарлатаном» (Курлов П.Г. Гибель императорской России // Григорий Распутин. Сборник исторических материалов. Т.2. — М., 1997). «Впервые я беседовал с Распутиным зимой 1912 года у одной

моей знакомой… Внешнее впечатление о Распутине было то же самое, какое я вынес, когда, незнакомый ему, видел его в кабинете министра… Распутин отнесся ко мне с большим недоверием, зная, что я был сотрудником покойного министра, которого он не без основания мог считать своим врагом… На этот раз меня поразило только серьезное знакомство Распутина со Священным Писанием и богословскими вопросами. Вел он себя сдержанно и не только не проявлял тени хвастовства, но ни одним словом не обмолвился о своих отношениях к Царской Семье. Равным образом я не заметил в нем никаких признаков гипнотической силы и, уходя после этой беседы, не мог себе не сказать, что большинство циркулировавших слухов о его влиянии на окружающих относится к области сплетен, на которые всегда так падок Петербург» (там же). При новой встрече с Курловым «Распутин живо интересовался войной и, так как я приехал с театра военных действий, спрашивал мое мнение о возможном ее исходе, категорически заявив, что он считал войну с Германией огромным бедствием для России… Будучи противником начатой войны, он с большим патриотическим подъемом говорил о необходимости довести ее до конца, в уверенности, что Господь Бог поможет Государю и России… Из этого следует, что обвинение Распутина в измене было столь же необоснованно, как и опровергнутое уже обвинение Государыни… Несколько раз пришлось мне говорить с Распутиным в последние месяцы его жизни. Я встречался с ним у того же Бадмаева и поражался его прирожденным умом и практическим пониманием текущих вопросов даже государственного характера» (там же).

Но клевета на Распутина не действовала на Царскую Семью, молитвы Распутина были Ей в непрестанное укрепление. Враг Трона и Царской Семьи Феликс Юсупов говорил об этом масону В. И. Маклакову: «Государь до такой степени верит в Распутина, что если бы произошло народное восстание, народ шел бы на Царское Село, посланные против него войска разбежались бы или перешли на сторону восставших, а с Государем остался бы один Распутин и говорил ему «не бойся», то он бы не отступил» (Допрос Маклакова В. А. Соколовым Н. А. // Расследование цареубийства. Секретные документы. — М., 1993). Вот почему решено было убить Царского Друга, оставив Семью в одиночестве и без молитвенной защиты. Но чтобы публично убить старца, чтобы заставить общество захотеть этого убийства, нужно было удесятерить клеветы, нужно было вывалять в грязи светлые лики Царские. Для этого и была изобретена иудейская афера с появлением фальшивой личности — двойника Григория Распутина.

Первые догадки о том, что Царскую Семью компрометировали через двойника Григория Ефимовича, появились вскоре после убийства Старца. Одно из свидетельств тому — рассказ атамана Войска Донского графа Д. М. Граббе о том, как вскоре после убийства Распутина его «пригласил к завтраку известный князь Андронников, якобы обделывавший дела через Распутина. Войдя в столовую, Граббе был поражен, увидев в соседней комнате Распутина. Недалеко от стола стоял человек, похожий как две капли воды на Распутина. Андронников пытливо посмотрел на своего гостя. Граббе сделал вид, что вовсе не поражен. Человек постоял, постоял, вышел из комнаты и больше не появлялся» (Родзянко М.В. Крушение империи. — Харьков, 1990). Надо ли говорить, что подобный «двойник» мог появляться при жизни Григория Ефимовича в любом «злачном» месте, мог напиваться, скандалить, обнимать женщин, о чем составлялись ежедневные репортажи охочих до грязи газетчиков, мог выходить из подъезда дома на Гороховой и шествовать на квартиру к проститутке, о чем составлялись ежедневные рапорты агентов охранного отделения. Ю. А. Ден вспоминает с недоумением: «Доходило до того, что заявляли, будто бы Распутин развратничает в столице, в то время как на самом деле он находился в Сибири» (Ден Ю.А. Подлинная Царица. М„1998).

Об одной такой истории с двойником Распутина рассказала в своих воспоминаниях писательница Н. А. Тэффи. В 1916 году Тэффи, тогда сотрудница «Русского слова», писатель В. В. Розанов, работавший в «Новом времени», и сотрудник «Биржевых ведомостей» Измайлов были приглашены на обед к некоему издателю, — ему «небезызвестный в литературных кругах» И. Манасевич-Мануйлов предложил «пригласить кое-кого из писателей, которым интересно посмотреть на Распутина» (Тэффи Н.А. Распутин. Воспоминания. // Григорий Распутин. Сборник исторических материалов. Т.2. — М., 1997). Любопытствующие писатели явились в назначенный час и увидели «Распутина». «Был он в сером суконном русском кафтане, в высоких лакированных сапогах, беспокойно вертелся, ерзал на стуле, дергал плечом… Роста довольно высокого, сухой, жилистый, с жидкой бороденкой, с лицом худым, будто вытянутым в длинный мясистый нос, он шмыгал блестящими колючими, близко притиснутыми друг к дружке глазами из-под нависших прядей масленых волос… Скажет что-нибудь и сейчас всех глазами обегает, каждого кольнет, что, мол, ты об этом думаешь, доволен ли, удивляешься ли на меня?» Писательница сразу же почувствовала всю искусственность этих смотрин. «Что-то в манере Распутина — это ли беспокойство, забота ли о том, чтобы слова его понравились, — показывало, что он как будто знает, с кем имеет дело, что кто-то, пожалуй, выдал нас, и он себя чувствует окруженным «врагами-журналистами» и будет позировать в качестве старца и молитвенника». От этого предположения

Тэффи «стало скучно», но оказалось, что «Гришка работает всегда по определенной программе» (там же). Выговорил несколько фальшивых фраз о «божественном»: «Вот хочу поскорее к себе, в Тобольск. Молиться хочу. У меня в де-ревеньке-то хорошо молиться», затем принялся приставать к гостье с настойчивым: «Ты пей! Я тебе говорю — Бог простит!», потом недвусмысленно стал звать к себе, потом велел принести свои! стихи, звучащие, запомним это, так: «Прекрасны и высоки горы. Но любовь моя выше и прекраснее их, потому что любовь моя есть Бог», потом собственноручно написал несколько строк «корявым, еле разборчивым мужицким почерком «Бог есть любовь. Ты люби. Бог простит. Григорий». Потом хозяин вдруг озабоченно подошел к Распутину: «Телефон из Царского». Тот вышел и к столу не вернулся.

На этом свидание с двойником Распутина не закончилось. Через три-четыре дня последовало повторное приглашение, «заезжал Манасевич, очень убеждал приехать (прямо антрепренер какой-то! — так восклицает Тэффи) и показывал точный список приглашенных». Большинство из них не знали друг друга и пришли только поглядеть Распутина. Как заезженная пластинка прокрутилась прежняя «программа»: разговоры о «божественном», приставания, скабрезным тоном о Государыне, «хозяин все подходил и подливал ему вина, приговаривая: «Это твое, Гриша, твое любимое». «Распутин» напился, потом ударила музыка. «Распутин вскочил… сорвался с места. Будто позвал его кто… Лицо растерянное, напряженное, торопится, не в такт скачет, будто не своей волей, исступленно, остановиться не может». «Голос Розанова. — Хлыст!»… И вдруг Распутин остановился. Сразу. И музыка мгновенно оборвалась, словно музыканты знали, что так надо делать» (там же).