Кто услышит коноплянку?
Шрифт:
– Спасибо, я с удовольствием к вам зайду.
– Я говорю сейчас о десяти минутах, уважаемый Михаил Прокофьевич. Ровно через десять минут сюда придет Маргарита Петровна, наша старшая медсестра, - и я не завидую вам, если вы вовремя отсюда не ретируетесь.
– Понял. Юля с трудом дождалась, когда словоохотливый хирург уйдет. Ей было не понятно, почему Киреев так спокойно реагирует на ее предупреждения.
– Он страшный человек... берегитесь.
– Кто?
– Гнилой.
– Гнилой Шурик?
– Просто Гнилой. Шурик -
– Это ваши друзья?
– спросил Селиванову Киреев, глядя ей прямо в глаза.
– Вы хотели... забрать у меня икону?
– Раньше хотела.
– Юля не отвела взгляда.
– Теперь - нет... И разве друзья могут так... поступить, как они со мной?
– Не могут.
– Они не люди. Особенно Гнилой. Я... я покалечила его.
– Покалечили?
– удивился Киреев.
– Это... не важно. Вы самое главное услышать не хотите. Они убьют вас, а икону заберут. А что я покалечила его, так он от этого еще злей станет. Киреев взял ее руку в свою.
– Зовут вас как? Впрочем, давай лучше на ты. Похоже, икона слишком сильно нас связала.
– Юля. Селиванова Юля. Но я не могу вам на "ты".
– Как знаешь, а мне так легче. Опростился я в дороге - всем подряд "тыкаю".
– А потом добавил:
– Ничего, Юленька, прорвемся. Все будет хорошо. Вот и Вадим Алексеевич, кстати, классный мужик, это он тебя оперировал, говорит, что ты счастливая.
– Как кобыла сивая.
– Ну, если юмор вернулся, значит, точно скоро выздоровеешь. Июль - твой месяц.
– Почему?
– Так он в честь тебя назван. Кстати, надо будет спросить, какое сегодня число... Так вот, Юля, продолжал Киреев, - никого Гнилой больше не убьет. Ни он, ни дружки его.
– И замолчал. Глаза, ставшие вдруг незрячими, уставились куда-то поверх Юли. Потом Михаил словно очнулся: - Иван с Андреем последними их жертвами стали... Ты, слава Богу, выжила.
– Это те... из Галичьей Горы?
Киреев едва заметно кивнул.
– Я... не могла их остановить. Хотела, но не могла. Поверьте, Михаил Прокофьевич.
– Давай лучше по имени? А то пока мое отчество произнесешь - последние силы потеряешь. Да и время уходит, нам с тобой отведенное.
– Вы сказали, что Гнилой никого не убьет. Почему? Их задержали?
– Его уже нет. А ты и правда ничего не помнишь? Юля удивленно посмотрела на Киреева.
– Когда мы на грузовике тебя везли, смотрим, машина кверху колесами лежит. И пылает.
– Белый "Сааб"?
– Юля боялась поверить своим ушам.
– Ты знаешь, я даже "Москвича" от "Жигулей" не отличаю. Но точно - иномарка. И когда-то была белой.
– А они?
– Сгорели. Жуткая смерть. Федор считает, что, когда машина перевернулась, они еще живы были.
– Есть Бог! Есть!
– неожиданно воскликнула Юля.
– Спасибо тебе, Господи!
– Юля, они, конечно, подонками были, но нельзя радоваться смерти...
– Подонки? Нет, это мягко сказано, - перебила Киреева Юля.
– Считайте меня тоже кем угодно, но сегодня - лучший день в моей жизни. Сгорел! Сгорел! Киреев не стал с ней спорить. В конце концов, он не знает, что довелось пережить этой девушке. Мысль о том, что именно Юля навела бандитов на икону, а значит, и на него, особых эмоций у Михаила не вызывала. А вот себя он не переставал винить за гибель Ивана и Андрея.
– Знаешь, Юленька, наше время, похоже, истекло. Завтра, я надеюсь, мы поговорим побольше и обо всем договоримся.
– Обо всем?
– Да. Тут по твою душу местная милиция прийти желает. С таким покровителем, как Вадим Алексеевич, нам пока бояться нечего. Так что отдыхай, а я кое-какие вопросы постараюсь решить. Не скучай.
– Вы правда придете? Не бросайте меня, пожалуйста.
– Самое плохое осталось позади, девочка. Все будет хорошо, вот увидишь.
– Михаил, постойте.
Уже в дверях Киреев остановился.
– Да?
– Вы сможете... меня простить? Когда-нибудь?
– Как сказал тогда Федор Новиков: женщины - странный народ. Вас, как Россию, умом не понять. * * *
У дверей вороновской квартиры Наталья столкнулась с домработницей Софьи. Спросила:
– Хозяйка дома?
– Софья Николаевна? Вторую неделю сиднем сидит. Проходите, она вам рада будет. А я пойду на рынок сбегаю.
Наталья тихо вошла в прихожую, затем заглянула в комнату. Босая, одетая только в длинную клетчатую рубаху, Софья сидела на полу. Играла тихая музыка, голова девушки была запрокинута назад и лежала на диване, глаза закрыты. Воронова что-то говорила, но, как успела заметить Котеночкина, больше никого в комнате не было. Наталья прислушалась - Софья читала стихи: Ответа нет... Живые
Не так приходят к нам. Их поступь тяжелее,
И руки у живых Грубее и теплее
Незримых рук твоих.
– Где ты была?
– Ответа
Не слышу на вопрос. Быть может, сон мой - это.
Невнятный стук колес Там, на мосту, за речкой,
Где светится звезда. И кануло колечко
В криницу навсегда.
– Ты думаешь, его уже нет в живых?
Софья вздрогнула.
– Наташа? Молодец, что зашла. Ты давно здесь стоишь?
– Душевно ты стихи читаешь...
– Увидев, что смутила Софью, Наталья решила пошутить: - Только не подумай, отмычками не пользуюсь. Даша впустила.
– Проходи, - тихо сказала Софья.
"Какая она нежная стала, - невольно любуясь Софьей, подумала Наташа.
– Неужто и вправду влюбилась?"
– Спасибо. Кстати, а можно я тоже на пол сяду?
– Ради Бога. Пить что-нибудь будешь?
– Мне еще к моим бабушкам ехать. Так что - увы. Но ты на мой вопрос так и не ответила. Софья пристально посмотрела на Котеночкину, потом улыбнулась:
– Знаешь, чем вы с Киреевым схожи?
– Чем же?
– О чем думаете, о том и говорите.