Кто закажет реквием
Шрифт:
Да, они действительно были коллегами, даже заканчивали один и тот же факультет одного и того же вуза — приборостроительный МВТУ, только в разное время.
Бирюков сразу принялся удивительно споро и удивительно активно помогать хозяйке накрывать на стол.
— Это будет ранний обед или поздний завтрак? — улыбаясь, спросила Наталья.
— Это будет второй завтрак, ланч, — наставительно заметил Бирюков, — за ним полагается много пить и мало есть.
— За ланчем?
— А когда же еще пить? Обед у них там в семь вечера. Разве можно успеть с семи до ночи напиться? И не посидишь толком.
Когда
— Отвечай, как на духу — ты за большевиков али за коммунистов?
— Ну их всех куда подальше, — ответила та довольно тактично. Обычно она говорила в таких случаях: «в задницу». — Они в свои игры играют, а мы за них получай синяки и шишки. Но из-за своего дражайшего братца я невольно должна сочувствовать тем, кто засел сейчас в Белом доме.
Бирюков знал, что у нее был брат, всего на один год моложе ее, что он служил в армии.
— Не понял, — сказал Бирюков. — Из этого следует, что доблестные Вооруженные Силы уже выступили на защиту Конституции? Во, блин, совсем мы не следим за событиями, Евгений.
— При чем тут Вооруженные Силы, Бирюков? — Наталья словно бы дивилась непонятливости своего приятеля. — Во-первых, Лешка уже почти год, как уволился из армии. А во-вторых, вы там, в своем Урюпинске, вообще, что ли, ни о чем не ведаете?
Бирюков обиделся. Не то, чтобы уж очень, но обиделся. Наталья не в первый раз называла его родной город Урюпинском, известным широкой публике как заповедник для блаженных идиотов по анекдоту, заканчивающемуся словами: «Эх, уехать бы в Урюпинск». Восемнадцать лет назад он порвал с девушкой, москвичкой, достаточно часто подшучивающей над Бирюковым из-за его провинциального происхождения.
Поэтому и сейчас он саркастически проворчал:
— Куда уж нам. Мы там до сих пор с вилами на трамвай бросаемся. А уж что касаемо таких высоких материй, как столичные сплетни — ва-ащще полный мрак. Мы, конечно, понимаем, что очень важно знать, кто нынче трахает Аллу Борисовну, или сколько клозетов на даче у Лужкова, только недосуг нам из-за нашей тмутараканской возни.
— Во, понес, понес, — Наталья почему-то обратилась за поддержкой к Клюеву. Тот только дипломатично улыбнулся.
— Бирюков, ты мою девичью фамилию помнишь? Ведь это я по своему бывшему мужу, пьяни трамвайной, Братухина. Ну, напряги остатки интеллекта. Я ведь тебе раза три говорила про свою бывшую фамилию.
— Говорила, — Бирюков немножко поостыл. — Сейчас, вспоминаю... Вот — Ур-ван-це-ва! — победно выдал он секунд через пять всего.
— Ну?..
— Что ну? Урванцева и Урванцева, не очень, надо сказать, благозвучная фамилия.
— Бирюков, ешкин свет, ты про знаменитого скандалиста и вечного залупежника — извини за выражение, конечно, но ведь ты вынуждаешь — подполковника Урванцева совсем не слышал?
— Это который общество — или что-то вроде армейского профсоюза — «Защиту» организовал?
— Вот именно!
— Во, блин, — Бирюков удрученно покачал головой, — а я ведь и не туда, и не того... Ну, дак у вас тут столько событий за это время произошло, за четыре года-то. Надо же — тот самый Урванцев!
А тот самый подполковник Урванцев обладал редкой способностью не нравиться начальству. Просто даже удивительно. как он в свои тридцать пять лет дослужился до такого звания. Люди, подобные ему, до сорока лет ходят в старших лейтенантах, а потом подвергаются увольнению из армии, к примеру, за карьеризм — суд офицерской чести, представление начальству и т. п., все необходимые формальности соблюдены.
В 1991 году Урванцeв, тогда еще майор, образовал нечто вроде армейского профсоюза и назвал эту организацию «Защита». Организация, призванная, по замыслу Урванцева, защищать интересы военнослужащих, членов их семей, была признана подрывной. Конечно, случилось бы это несколькими годами раньше, не миновать бы Урванцеву трибунала с последующим разжалованием и осуждением на длительный срок по одной из статей о воинских преступлениях.
Но Урванцева сложновато было осудить по вышеупомянутым статьям хотя бы потому, что он обладал депутатским иммунитетом, заседая в Верховном Совете РСФСР.
Когда случился путч, его злейший друг и самый высокопоставленный начальник Дмитрий Язов распорядился арестовать Урванцева одним из первых. И это было исполнено, то есть, почти исполнено — Урванцев бежал, когда его пришли арестовывать.
Вообще-то странная рисовалась картина для внимательного стороннего наблюдателя: после путча много говорилось и писалось о списках, составленных ГКЧП. Это были списки лиц, подлежащих немедленному аресту и даже вроде бы уничтожению. Сразу в нескольких таких списках фигурировал Ельцин, которого должны были, по меньшей мере, раз пять ликвидировать и еще раз пять арестовать. Примерно такая же картина наблюдалась с Бурбулисом, Хасбулатовым, Собчаком, Поповым. Но с ними ничего не случилось, даже звонками телефонными их не тревожили, не говоря уже про вынужденное бегство в Разлив или Швейцарию. Кто сидел? Валерия Новодворская в Лефортово сидела и была освобождена после провала путча.
И Урванцева попытались арестовать, хотя его фамилия, как выяснилось впоследствии, в тех знаменитых списках не фигурировала.
Урванцев бежал, чуть-чуть не дождавшись ареста — генная память в нем, видать, жила, чуял он гудение мотора «черного ворона». И бежал он в Белый дом — потому что больше вроде бы и некуда, поскольку он к Белому дому уже привык.
В то время, как будущие герои Грачев, Лебедь и Кобец маневрировали, делая заявления, которые никакой мудрец не смог бы трактовать однозначно, защитник притесняемых «салаг» и офицерских вдов Урванцев безоговорочно присоединился к защитникам Белого дома.
Как человек военный, он понимал, что Белый дом продержится всего несколько минут в том случае, если его начнут штурмовать только одни десантные группы под командованием генерала Лебедя, не говоря уже о группах спецназа КГБ.
Но никто не стал штурмовать Белый дом. Получи тот же Лебедь четкий приказ командования, он не задумываясь бы выполнил его — это Урванцев знал наверняка. Если военные и спецназовцы КГБ приказа не получили, значит, за этим стояло что-то, кроме нежелания восьмерки заговорщиков выставить себя в очень неприглядном свете перед мировым общественным мнением.