Кубанские сказы

Попов Василий Алексеевич

Оскалился тут генерал, затряс головой.

– О, это есть очень хорошо! Значит, ты знаешь славу и мощь Германии. Теперь у меня будешь работать, я здесь поместье устрою, сад этот мой теперь.

– То есть, как это твой, – нахмурил брови старик. – Сад наш, колхозный!

Засмеялся генерал, вроде вода заклокотала в чайнике.

– О, какой смешной и глупый старик! Я есть генерал немецкой армии! Я с боями прошел через всю вашу страну. Моя слава гремит по Европе. Память о моих подвигах будет жить века, фюрер мне подарит все, что я попрошу…

Тут старик совсем рассердился.

– Легко дарить чужое добро. Этак, если хочешь, я тебе луну подарю или даже само солнце – владей, если сумеешь. А памяти о тебе никакой не останется, потому что творишь ты только зло, смерть и разрушение несешь людям. Память живет только о добрых делах!

Генерал даже засопел от злости. А потом выхватил тяжелый пистолет, подошел к старику и направил ему оружие в лоб.

– Ну что же, стреляй, – тихо сказал дед Ивко. – Я смерти не боюсь, довольно на свете пожил и память о себе добрую оставил. Стреляй, старика нетрудно убить!

Прикусил тонкую губу генерал и с размаху ударил садовода по голове тяжелым пистолетом. А потом, когда упал старик, окровавленный, на траву, крикнул:

– Поживи еще, старый дурак! Ты будешь работать в моем поместье и растить мне яблоки. И я буду пороть тебя…» А сад этот будет только моим. Если мы уйдем отсюда, то оставим за собой пустыню, чтобы все помнили о нас.

Сел генерал в машину и уехал. Савелия Ивко подобрали в саду партизанские разведчики. Обмыли ему голову, перевязали, до хаты довели.

В эту ночь загрохотали в станице партизанские гранаты, застрочили меткие автоматы и винтовки. Наутро стало известно, что изничтожили партизаны фашистского генерала. Так и не успел черный фашистский ворон с нашим садом расправиться.

Немного лет прошло с тех пор, но никто не помнит о черном злодее, забыли даже его имя, никто не хочет знать, где гниют его проклятые кости.

А Савелия Ивко весь колхоз уважает. И вечно живым памятником старому садоводу будет цвести, шуметь, давать людям плоды колхозный сад, насаженный его руками.

Великое счастье оставить о себе добрую память: вырастить сад или построить умную машину, или книгу написать, чтобы долго-долго волновала людские сердца. Добрые дела всегда оставляют долгую добрую память.

Сказ о неизвестном скрипаче

Случилось это, когда черной бурей налетели на родную Кубань лютые вороги – фашисты. Унылой, чужой, неузнаваемой стала тогда наша веселая станица. Молодежь вся в армию ушла. Кто постарше, но еще здоровьем крепок, в партизанский отряд подался. Остались в станице только старики, женщины да ребятишки. Ясный день им казался хмурой осенней ночью, потому что и трудом их, и землей родимой, и жизнью распоряжались фашисты. Ходили злодеи по станице, как хозяева, посмотреть – вроде на людей походили, смеялись, разговаривали. Но нутро у них было хуже, чем у собаки бешеной: ничего не стоило им для забавы ребенка застрелить или хату поджечь. В колхозном каменном амбаре устроили вороги тюрьму. Здесь на цементном полу вповалку сидели и лежали те, кто чем-нибудь не угодил бандитам: старики, что не сняли шапку перед фашистским офицером, женщины, которые за детей своих заступались, отцы и матери, чьи сыновья были в Советской Армии и в партизанах.

Кормили фашисты арестованных гнилыми бураками, даже воды давали не вволю, издевались над людьми, как им вздумается. А когда на севере и на востоке загремели грозно советские пушки, когда поняли изверги, что недолго им лютовать осталось, – совсем они остервенели. Набили в амбар столько людей, что даже лечь узники не могли: места не было.

Пасмурным февральским вечером втолкнули палачи в амбар незнакомого парнишку. Он посинел от холода, босые ноги были обморожены до черноты, тонкая рубашка на спине потемнела от застывшей крови. Парнишка худыми руками прижимал к груди длинный черный коробок. Обвел он амбар большими карими глазами, покачнулся и упал на цементный пол.

Женщины водой его напоили, старики поговорить с ним пытались, утешить – русский человек в любой беде о себе забудет, а другому поможет. Но парнишка был без памяти: он только стонал да дрожал. Взяли люди у него из рук черный коробок, кто телогрейку с себя скинул, под мальчика подстелил, кто кофтой своей его прикрыл. Умолк он, пригрелся и уснул.

Открыли тогда осторожно люди его коробок и видят: лежит в нем закутанная в тряпье старенькая скрипка.

В полночь проснулся парнишка. Стали его люди спрашивать, кто он, откуда, за что его фашисты избили и в тюрьму бросили?

– Комсомолец я, – слабым голосом ответил юноша. – А пытали меня фашисты, чтобы узнать, откуда у меня советские листовки оказались.

– Ну и что же? Сказал ты им это? – с тревогой спросил один из стариков.

Облизнул парнишка пересохшие губы, блеснул глазами и покачал головой:

– Нет… Ничего я им не сказал.

– А где же схватили тебя проклятые вороги?

– Ходил я со скрипкой по кубанским станицам, играл и песни пел по базарам. А когда никто не видел -листовки расклеивал. В них напечатано, что крепнут наши силы и уже недолго осталось лютовать фашизму.

Сказал он это, устало закрыл глаза и замолчал, только рот его от боли передергивался, так избили его фашисты. Подошла тогда к нему одна женщина, укутала его получше, погладила по голове и сказала ласково: – Спи, сынок! Спи, отдыхай!

И мальчик снова заснул. И спал до самого утра. А на рассвете, когда ясно уже слышался приближающийся клекот пулеметов, ворвались в амбар гитлеровцы и стали всех прикладами на улицу выгонять. Вместе со всеми, дрожа от холода, выбежал и парнишка. Палачи хотели ударить прикладом по его скрипке, но он телом своим прикрыл ее.

На улице фашисты построили узников в ряды, заставили разуться, отобрали теплую одежду и погнали людей по морозной слякоти за станицу.

Словно тени, шатаясь от слабости, шагали люди в синем морозном полумраке. Со всех сторон кольцом железным окружали их солдаты – пьяные, мордастые, в касках, с автоматами в руках.

Скрипача всю дорогу поддерживали под руки двое стариков, потому что знали все: если упадет парнишка – пристрелят его.

За станицей фашисты поставили людей на краю оврага, сами отошли немного и стали переговариваться между собой да курить сигареты.