Кубанские сказы
Шрифт:
– Конечно, в степь! Я же степи-матушки сорок лет не видел. А внучонка и не признаю…
Сели они в машину и помчались по широким улицам.
– Где ты, Петро, автомобиль занял? – спрашивает дед.
– Мой автомобиль, батя!
– Твой?! Да кто же ты? Уж не атаман ли?
– Нет, батя. Я – агроном, председатель колхоза…
– Агроном? – удивился старик. – Да как же ты в агрономы попал? Агроном ведь господское занятие.
– Было господским, а сейчас нет. Прогнали мы всех господ, батя! Теперь только у нас в станице из простых казаков шестнадцать агрономов, двадцать два учителя, десять врачей да семь инженеров вышло…
А мимо окон машины убегает назад нарядная станичная улица. Вот мелькнуло большое серое здание с колоннами.
– Что это, сынок? Не иначе, как атаманский дворец! Экую махину сгрохал себе атаман!
– Нет, батя! Это клуб наш колхозный. А атаманов у нас уже давно нет.
– А это что за домина?
– Школа новая! А за ней, вон те большие корпуса, это больница.
Покачал дед головой, посмотрел на ордена и медали, что украшали грудь сына, и опросил:
– А ордена у тебя за что, Петя?
– За работу, батя! За то, что хлеба урожаи добрые получаем…
– Сколько же хлеба, ты, сынок, на десятине выращиваешь? Пудов сто двадцать?
– Нет, батя! В прошлом году мы по двести пудов с гектара получили. А в этом еще больше снимаем.
Старик только чуприну почесал. Но тут же взглянул в окно и расстроился. Видит: стоит пшеница рослая, могучая, в рост человека. А по пшенице какая-то машина идет и, как жук огромный, жует колосья только стерня за ней блестит.
– Да что же это, Петька, делается! – закричал старик. – Этак всю пшеницу злодейский жук пожует!
Вдруг подскочила к комбайну быстрая трехтонка, и потекло в кузов золотым потоком зерно. Понял тут старик, какое дело делает машина, и заулыбался:
– Ну и машина! Одна за сотню косарей работает! Трудно, небось, управлять ею. Откуда мастера выписали?
– А мастер, что управляет комбайном, ваш внук, Николай, – улыбнулся председатель колхоза.
Тут остановилась «Победа», и дед Всевед вылез из нее. А с комбайна соскочил черноусый казачина – на груди два ордена и Золотая Звезда. Схватил казачина старика в объятия и давай целовать – в губы, в бороду, в лоб…
Говорят, уже несколько месяцев дед Всевед ходит по родной станице и все удивляется. Людям новым, технике могучей, расцвету жизни нашей дивится. Называет он теперь себя дедом Незнаем, жалуется, что родился рано и проспал много. И поводырем по новой жизни старик упросил быть правнука своего – пионера Павлика…
Чудесное лечение
Видели ли вы, какую больницу в этом году у нас в станице построили? Такую больницу не во всяком городе найдешь. Двухэтажная, с большими окнами, полы паркетные, кругом ее сад молодой разбит. Обязательно посмотрите. Вот по этой улице пойдете. На углу большая новая школа будет, а потом, за клубом – больница.
Знатная больница! А при ней двенадцать врачей работает. Молодые все, а ученые, знающие – профессорам не уступят. Вот только душевные болезни они так лечить не могут, как лечил их наш старый фельдшер Аким Филимонович Акуратько. Ну, да оно понятно – практика. Аким Филимонович у нас в станице пятьдесят пять лет проработал, только недавно на пенсию ушел и к дочке в Краснодар переехал. Умница был фельдшер! Думается мне, что, родись он при Советской власти, наверняка бы на профессора выучился. Ну, а при Николашке-царе с трудом он и фельдшером стал, потому что был бедняцкого роду.
Не слыхали вы, как он бабку Аграфену от душевной болезни вылечил и деда Афанасия, заведующего колхозной пасекой, счастливым человеком сделал? Не слыхали? Ну, так слушайте! Потому что это, можно сказать, настоящее медицинское чудо.
Еще с молодости, с девок, была бабка Аграфена остра на язык. Как скажет, так как припечатает. А как прожила с дедом Афанасием сорок лет, то прямо мочи не стало – не бабка, а атомная бомба. Дед-то тихий, спокойный… Пчеловодом всю жизнь работал, а пчела только тихого человека признает. Вот бабка и взяла над ним верх и давай свирепствовать. С каждым годом все злее становилась.
Сперва окрестила она деда своего «Лысым маном».
Видать, вычитала бабка в газете про этого самого американского холуя и по совместительству южно-корейского президента и показалось ей это слово очень даже ругательным.
Вот и пошло.
– Иди, Лысый ман, вечерять!
– Где это тебя, Лысого мана, носило до полночи?
– Беги, Лысый ман, в правление колхоза, председатель за тобой присылал…
Дед все отмалчивался, но, конечно, обидно ему было. Весь колхоз пчеловода Афанасия Петренко уважает, район его в пример другим ставит, в краевой газете портрет был напечатан. А дома будто нет у него имени – Лысый ман да Лысый ман. Да к тому же голос у бабки зычный и низкий, прямо как у московского радио-баса. Обзовет деда на своем дворе, а через три квартала, на МТФ, слышно
Ну, а Аграфена видит, что дед молчит, и еще пуще лютовать начала. Как придет дед с пасеки, так по всей станице разносится, громче чем радио:
– Чтоб тебя разорвало, Лысого мана!
– Чтоб у тебя, Лысого мана, очи повылазили!
– Чтоб тебя паралик разбил!
Переживал, переживал дед и пошел как-то к фельдшеру Акуратько.
– Помоги, Аким Филимонович! Заела меня старуха. На всю станицу громыхает. Может, пилюли какие пропишешь ей, чтобы язык трошки отнялся или хрипота напала.
Посмотрел фельдшер на Афанасия поверх очков, покрутил свои седые длинные усы и покачал головой.
– Нет, – говорит, – Афанасий Степанович. – Тут пилюли не помогут. У твоей старухи болезнь тонкая, душевная – недержание речи называется.
– Что же делать, Аким Филимонович? – совсем расстроился пчеловод. – Посоветуй, помоги моему горю. Может, к профессору какому-нибудь обратиться? Понимаешь, нет больше моего терпения. Того и жди, что произведет меня в какие-нибудь Франко или Аденауэры…