Кубок орла
Шрифт:
На станции ударили барабаны. Рекруты испуганно прижались друг к другу и замедлили шаг.
– Должно, алярм [305] учинили на станции, – вслух подумал государь и повернул к казармам.
На одном конце плаца шло обучение тревоге, на другом офицеры объясняли название различных частей фузей.
Ещё далеко от казармы слух Петра поразил шум, очень напоминавший рукоплесканья. Он вылез из одноколки. Через открытую дверь обдало едким запахом пота, недублёной овчины, кислой капусты. Вдоль стен на нарах лежала слабая команда. Те, которые были ещё в состоянии передвигаться самостоятельно, проходили урок гимнастики.
305
Alarm – тревога (фр.).
Когда показался Пётр, офицер прекратил мордобой.
– Молитф! Нашинайт!
Новобранцы выстроились в затылок по пять человек.
– Спаси, Господи, люди твоя, – вразнобой затянули они и, сложив пальцы в щепотку, впились глазами в сержанта, чтобы поспеть перекреститься именно в то самое мгновение, когда он подаст знак.
Петру стало не по себе. Он что-то шепнул поручику. Новобранцы насторожились.
– Хворые они, – уже громче произнёс государь. – Куда таких обучать! Их в гошпиталь надо.
Уловив эти слова, один из рекрутов набрался храбрости и повалился на колени:
– Покажи милость, ваше величество… Пожалей… Умучили нас охвицеры.
– Что-о? – задрожал Пётр. – Из строя выходить самовольно? Жалиться? А не тебя ли обучали, болвана, что ежели стоишь в строю, то и стой гвоздём, хоть в рыло твоё стрелять тебе будут!
Новобранец не поднимался с колен. На теле его выступила испарина, бледные щёки побагровели. Зрачки голубых глаз расширились от ужаса.
– Невмоготу, ваше царское величество… С ног валимся…
– Мольчи! – не стесняясь присутствия царя, ударил поручик жалобщика. – Я тебе на плях отдохну!
«На плаху… плаху сулит, – дошло до мутящегося от слабости сознания новобранца. – Эка ведь, на плаху!» – уже улыбчато шевельнул он губами и почувствовал какое-то странное облегчение. Вспомнилось, как недавно такой же, как он, рекрут будто без всякой причины ударил офицера. Вся станция осуждала тогда неразумного: молодой, впереди ещё много дней, а сам себе накликал смерть. И какую смерть: сквозь град батогов! Так думал тогда и сам попавший теперь в беду челобитчик. Но почему же он не ощущал сейчас ни раскаяния, ни страха? Почему ему казалось, что не казнённый был неразумным бунтарём, а он сам не понимал, где искать таившееся от него счастье? «Господи, токмо двинуть кулаком в лик офицера! И всё. Мигнуть не успеешь, как тяпнет тебя кат секирою по затылку… Ангелы белыми крылами, как ризами, оденут тебя и унесут… к самому престолу Христову…»
Голубые глаза мечтательно закрылись. И словно кто-то чужой, но милый помог взмахнуть рукой и опустить её на лицо офицера.
Суд был назначен царём в тот же час.
Пока допрашивали обвиняемого, на плац вывели всю станцию и по одной роте от всех воинских частей «парадиза». Комендант прочитал приговор. На середину плаца с палками в руках вышли семёновцы.
Из комендантской вывели узника. Он был без рубахи и бос.
– Раз! – махнул рукой офицер.
Первая палка легла на тощую обнажённую спину…
– Сто двадцать пять, – отсчитывал офицер, – сто двадцать шесть, сто двадцать семь…
Лекарь неуверенно взглянул на царя.
– Да, да, – строго кивнул Пётр. – Обязательно! – И, подойдя вместе с лекарем к истязуемому, приложился ухом к его груди: – Не одюжит больше. Довольно.
Солдаты с облегчением вздохнули: «Авось паренёк ещё отлежится… Может быть, даст Бог здоровья». Но комендант, расставив широко ноги, ткнулся близорукими глазами в бумагу.
– А по учинении сего наказания, – завыл он, – отрубить ему правую руку.
Узник ничего не слышал и уже не чувствовал боли. Он был в беспамятстве. Поэтому третий пункт приговора выполнили после длительного перерыва.
Полковой священник ни за что не хотел оставить казнимого без напутствия. Лекарь долго возился с рекрутом, обливал его водой, тыкал в нос нюхательный табак и толчёный перец. Но никакие снадобья, даже святая вода с кропила иерея, не помогли. Секира ката опустилась на затылок так и не покаявшегося крамольника.
Всё было кончено. Солдаты расходились по казармам. Небольшой отряд, странно не похожий на других, в чистеньких мундирах и новеньких сапогах, зашагал к комендантской.
Пётр залюбовался образцовой ротой.
– Каково, птенчики, артеи даются? – положил он руку на плечо одного курносого недоросля.
– Приятный авантаж [306] от сей артеи имеем, – заученно, в один голос, выпалила рота.
Государь прочитал на лицах солдат совсем другой ответ, но нисколько не огорчился проскользнувшей в их взорах горечью. «Ничего, – улыбнулся он благодушно про себя, – срок придёт, сами свой авантаж поймёте». Он поговорил с каждым из недорослей в отдельности, а некоторых попотчевал табаком.
306
Avantage – польза, выгода (фр.).
– Ну какой же ты воин! – отечески выговорил он курносому. – Армата всегда курить должна. Доставай трубку, Лобанов, и пыхти. Вот как я.
Весь отряд сплошь состоял из дворянских детей, призванных в казармы для того, чтобы положить начало новому в стране, не похожему на стрелецкое, военному сословию. Недоросли в отличие от остальных солдат обучались «военным артеям» трижды в неделю, но жили в одних бараках с рекрутами, наравне с ними несли все службы и даже кашеварили и убирали станцию.
«Уравнение с подлым народом» оскорбляло молодых людей и вызывало ропот. Более кичливые кончали тем, что уходили в нети, таились в дальних отчих поместьях, а при случае убегали и за рубеж. Но так как их было мало, это не очень тревожило государя. К роте подошёл комендант.
– Пора в школу, – напомнил он.
Царь засуетился.
– Эка разболтался я! И мне ведь пора. – Он прыгнул в одноколку, поманил к себе Лобанова: – Садись уж, довезу как-нибудь, – и, подметив, что другие завистливо переглянулись, хлопнул в ладоши: – Нуте, кто первый? Отойди… Слушай команду… Ну, птенчики, начинаю: раз… два… три!