Куда исчез Филимор? Тридцать восемь ответов на загадку сэра Артура Конан Дойля
Шрифт:
Что бы ни делать, видно, лишь бы в одном доме с этим... с этим - не быть.
А этот, он что же. Жалко было Кольцову Надечку, жалко и страшно: жена-то, если припомнить, не первый день будто сама не своя. То улыбается без повода, то злится без причины, и все как-то вперемешку.
Походил Володя по дому, подергал глупую китайскую погремушку: ну и где твой шуй-мэй? Записку Надечке написал, что поедет на пару дней к своему дядьке на другой конец города.
Сам решил: если у Надечки это помрачение не пройдет, бросать все к чертовой матери и лечить ее. Хоть бы и насильно. Страшно, конечно: что там при таких-то делах откроется? Но и мучиться ей так - нельзя.
Помрачение не прошло. Да и не было там, как выяснилось, никакого помрачения. Две недели Надя просто не пускала Кольцова на порог, потом вдруг смилостивилась. Кольцов обрадовался, а зря: в доме на кухне сидели жена и теща, обе злые, как февральская стынь, на столе лежала папочка с бумагами. У Кольцова сердце упало, но бумаги оказались пока что не разводные, а медицинские. Надечка в печали позвонила, понятное дело, маме, стала жаловаться на наглое мужнино вранье, и теща, женщина генеральской решимости, за какие-то десять дней прогнала дочку по всем докторам с приговором: здорова. Телесно, мол, и душевно, за исключением неврастении на почве семейных неурядиц.
– Здрасьте, женщины, - сказал Кольцов, обрадованный, с одной стороны, тем, что никакой страшной болезни у Надечки, слава богу, нету. С другой стороны, радоваться было рано.
– Вы это зачем вот всё?
– спросил он.
– А затем, - сказала теща, - чтобы ты в суде не смог сказать, что дочка моя недееспособная.
– Знаешь, Кольцов, вот ты у меня где со своей подружкой, - вызверилась Надя.
– Я давно уже подозревала, что ты не просто так на базаре с ней перемигиваешься! "Помидорчик, огурчик"! За ручку ее брал, скотина! И никуда ты теперь не денешься, и Олю я заберу, и тебе видеть ребенка не разрешу.
Так и не перестеленный пол поехал у Володи под ногами. Потянуло вдруг за сердце - до мути в глазах, до синих искр.
– Да что же это такое, Светлана Валерьевна!
– заорал он, обращаясь к теще, зная ее трезвую голову и почти мужской характер.
– Это что же такое?! Дочка ваша, а моя любимая жена сперва мне полночи спать не давала, оно и хорошо, дело молодое... но когда я, чтоб мне провалиться, всего на одну сигаретку в сад сходил, так она вдруг давай истерики закатывать? Какая еще подружка, какая Ленка - ну, в школе вместе же учились, могу я человеку на рынке "привет" сказать? Или мне уже на рынок не ходить, если там одноклассницы торгуют? Сама-то хороша, честное слово! Яичницей кто меня дразнил? А по ночам, как со смены прихожу, - то обнимать лезет, то вдруг как подрубленная - носом в подушку и фью-фью... Это, я вас спрошу, как понимать?! Кто из нас тут с приветом? Нашли себе Ваньку-клоуна!
И хотел было в гневе и обиде хлопнуть дверью - будь что будет, но теща не дала:
– Стоять!
– и палец так в пуговицу на рубашке, будто наган, нацелила.
Посмотрела Кольцову в глаза:
– Ты тоже завтра с утра - в поликлинику.
Само собой, не нашли врачи у Володи ничего подозрительного. Ну, там, печень-поджелудка, песочек почечный, у кого его нет, но в смысле головного мозга написали, что все в полном порядке, опять же неврастения на почве семейных неурядиц и переутомления.
И прописали супругам две недели отдыха где-нибудь в тепле, на солнышке. Кольцов никуда ехать не хотел, томило его ехать вот так, по расписанию, а тут еще прихожая недоделанная... Но теща уже неслась на всех парах, как бронепоезд: не прошло десяти дней, как она властной рукой прекратила всякие работы в кольцовском доме и вооружилась профсоюзной путевкой в Крым на троих.
Себе, Кольцову и Надечке.
А чего же, сказала, я же тоже человек, да и за вами заодно присмотрю. Чтобы отдыхали с пользой. Развестись, сказала, всегда успеете, а так, может, еще какой-то толк из вас выйдет.
Нехотя собирался Кольцов к морю. Нехотя собиралась и Надечка. Мужу она не доверяла и почти с ним не разговаривала. А Кольцов и сам себе не доверял. И колокольчик в прихожей не брякал.
Наступил день и час отъезда на вокзал. Уже вышли, собрались, сели в такси.
– Билеты у тебя?
– спросила Надечка, роясь напоследок в сумке.
Кольцов запустил руку в пиджак, досадливо крякнул.
Надечка пождала губы.
– Извините, - сказал Кольцов таксисту.
– Я быстро. Я помню, куда их положил.
Второпях побежал через прихожую, подвернул ногу.
Брякнул колокольчик, стрельнуло в шее.
Ничего этого даже не заметив, Кольцов ворвался в гостиную, трясущейся рукой открыл секретер и стал рыться в пакетах, конвертах и пакетиках с квитанциями, фотографиями и прочей канцелярией.
– Па, - сказала Олюшка, заглянув в дверь, - а я ещё Ёжку плюшевую возьму и Розовую пантеру, хорошо?
– Ага, - отвечал Кольцов, и замер: Олюшка? Она ж у моих...
– Па, ну ты нашел уже, мама спрашивает!
– Нашел, нашел.
– Он и в самом деле нашел билеты, раздвинул железнодорожную обертку: ТРИ БИЛЕТА, да, но один из них детский.
Детский.
А Олюшка-то у моих...
– Папа...
Таксист за окном посигналил.
– Иду!
Запихнул билеты во внутренний карман. На цыпочках вышел в прихожую. На мгновение - медлить-то нельзя, поезд, - прислонился к стене. Распахнулась уличная дверь, на пороге встала Надечка.
Та. Ласковая.
– Володь, ты что? Ты... что? Что с тобой?
Кольцов мотнул головой. Ему надо было еще только пару вдохов-выдохов, чтобы понять, что к чему.
Надечка...
Олюшка...
Из ванной с полотенцем в руках вышла теща, Светлана Валерьевна, а за ней кошка Черноушка.
А вдруг - пропадут??? Тут же шаг всего один!
– Светлана Валерьевна... Вы ж только осторожно. Там половица одна кривая какая-то, не дай бог споткнуться. Руки еще не дошли...
– Володь, ты и правда совсем заработался, - отмахнулась теща сочувственно.
– Отдохнуть пора, а то с этим ремонтом уже совсем не в себе. Поезжай давай, за хозяйство-то не беспокойся. Услежу.