Кудесница для князя
Шрифт:
Лишь войдя внутрь, он услышал стон, который то прерывался, то становился громче. Как назло, в юрте никого не было. Он бросился к Магсуме, перевернул её на спину. Девушка и не увидела его будто. Её глаза закатывались, дыхание судорожно вырывалось из груди, иногда замирая совсем.
Не похоже на обычный приступ боли, ведь она потихоньку шла на поправку.
Сайфи-бий огляделся и увидел на низком столике чашу, в которой еще блестели остатки влаги. Он схватил её и понюхал. В носу засвербело от резкого запаха: болиголов. Как Магсума вообще согласилась выпить отраву, ведь тут любой догадается,
– Не наказывай её, – едва слышно произнесла Магсума. – Я всё равно не смогла бы так жить… Отдай Дамиру отцу. Прошу...
Сайфи-бий швырнул чашу о стену, желая разворотить всё вокруг от застилающей взор ярости. Он упал перед девушкой на колени: она уже почти не дышала – и, обхватив руками, прижал к себе. Держал, не отпуская и невидяще глядя перед собой, пока она совсем не затихла.
– Отдам. Как только всё закончится, – почти беззвучно произнёс он, зная, что Магсума всё равно не услышит.
И почувствовал вдруг, будто убил её своими руками.
Глава 13
Нынче утром Таскув вставала особенно тяжело. Не радовало яркое солнце, что превращало мутную слюду в окне в кусок сияющего хрусталя. Не радовал приглушенный щебет птиц в березовой роще неподалёку. И бодрые голоса строителей во дворе. После распутывания заговора, что по-прежнему убивал Ижеслава – но всё ж медленнее, чем раньше – она валилась на постель без единой капли сил. Даже пожалеть себя их не оставалось. Она почти сразу проваливалась в сон, и лишь слышала, как садится рядом Урнэ и начинает тихо петь. Тогда казалось, что Таскув снова в родном пауле. Что вокруг шумит мрачный лиственничный и еловый лес. Из седловин гор поднимаются куделью влажные полосы тумана и тянутся, тянутся во все стороны, как развевающиеся на ветру седые космы старухи. Лежат снежные шапки на лысинах гор и ледяные реки, что питаются их соком, стекают в долины, бушуя на перекатах.
Тогда становилось легко и спокойно. Казалось, что жив Унху и Эви не передавала Таскув ради того, чтобы быть с ним. И не случалось в жизни ничего – только плыло бесконечное древнее безмолвие звенящей тишиной.
Но песня Урнэ смолкала, и утро разбивало умиротворение на мелкие колючие осколки.
А сегодня Таскув ожидала, что наконец доберётся до сути заклятия и поймет хотя бы, где искать того, кто его наложил. Остячки, что всегда встречала поутру ласковой улыбкой и теплом, словно матушка в детстве, не оказалось в горнице. Таскув распутала пальцами волосы, позволяя себе ещё немного задержаться в постели. А то как встанешь, и завертится суета, сдобренная отрывистыми распоряжениями Дакши. Затем всё же поднялась. И едва успела накинуть поверх тонкой льняной рубахи, что из своих сундуков подарила ей Латеница, прихваченный из дома халат, как в дверь постучали.
Таскув растерялась и промолчала, а потому, выждав несколько мгновений, внутрь заглянул Смилан. И как только от надзирателей своих отвязался да в женский терем беспрепятственно проскочил? Чудеса. Ведь здесь девиц и женщин блюли строго. Да, видно, коли надо, лазейка сыщется.
Таскув нахмурилась и отвернулась, запахивая халат.
– Доброго утра, Смилан Гордеич.
Княжич усмехнулся и прошёл в горницу, притворив за собой дверь.
– Как ты нынче, пташка? – спросил участливо, приблизился, но не слишком, и остановился чуть поодаль, чтобы не смущать. – Урнэ встретил, сказала она, что ты с каждым днём всё хуже себя чувствуешь.
Таскув налила в кружку воды из глиняного кувшина и отпила. Та показалась противно теплой.
– Я справлюсь, Смилан Горд…
– Перестань меня так называть! – вдруг раздражённо прервал её княжич.
Таскув резко развернулась к нему.
– А ты пташкой прекрати меня звать!
Лоб Смилана разгладился, а губы помалу растянулись в улыбке, которую он безуспешно пытался сдержать.
– А что, разве не пташка? – он нарочито удивлённо приподнял бровь и добавил, уже откровенно посмеиваясь: – Уж не знаю, какая из тебя соколица, а воробей знатный.
И вновь лицу серьёзный вид попытался придать. Не очень-то вышло. Таскув фыркнула и отвернулась, откинув только заплетённую косу за спину.
– Вот и ты, значит… – начала она, но не закончила, услышав, как Смилан подошёл к ней совсем близко.
– Не сердись, Таскув, – прозвучали прямо над ухом тихие слова. – Я не со зла. Я правда тревожусь о тебе и не хочу, чтобы ты делала что-то себе во вред.
Он подхватил её косу на ладонь и пропустил через слегка сжатый кулак. Таскув прикрыла глаза, только и слыша, как бьётся будто бы в самом горле сердце.
– Со мной ничего не случится, – еле выдавила она, борясь с сильным желанием повернуться к Смилану. – Я уже почти разгадала то заклятье…
– Будь осторожна, только об этом прошу, – вздохнул княжич.
И так это проникновенно прозвучало, что Таскув сильнее запахнулась халат, чувствуя невыносимую неловкость. Ладони мигом вспотели. А княжич осторожно взял её за плечи и развернул к себе – совсем, как при первой встрече. Тогда она испугалась страшного и огромного чужака, а теперь… Что она чувствовала теперь?
Продолжая легонько её удерживать, Смилан склонил голову и едва ощутимо коснулся губами губ Таскув. Чуть выждал, а второй раз уже прижался крепче, медленным и глубоким движением раздвинул их, призывая ответить.
Лишь на миг забывшись, она закрыла глаза, неотвратимо поддаваясь ему. Но вовремя опомнилась и тут же отпрянула. Налетела на стол, с которого с грохотом и треском упал на пол кувшин. Вода плеснула по щиколоткам и замочила подол.
– Что ты делаешь?! – Таскув вперилась в недоуменное лицо княжича.
– Думал, целую. Но, верно, по ошибке сделал что-то ужасное, – оттенок обиды проскользнул в его тоне.
Таскув вдруг стало совестно. Чего она шарахнулась от него, как от прокаженного, в самом-то деле! И тут же сама себе ответила: да просто испугалась того, что даже лёгкий поцелуй Смилана поднял в душе немедленное желание продлить его. Так гадко и неправильно это, ведь не отгорела ещё боль от утраты Унху.
Но и прикосновение княжича тоже теперь горело на губах так, что хотелось до них дотронуться.