Kudos
Шрифт:
Он начал рассказывать о другом своем авторе. На портрете с книжной обложки она выглядит стройной, миловидной женщиной с копной длинных струящихся волос. Во плоти же она седая, полноватая дама, которая, к сожалению, страдает заболеванием глаз, из-за чего ей приходится носить очки с толстыми стеклами. Когда она появляется на фестивалях и чтениях, контраст становится особенно очевидным, и он несколько раз пытался деликатно намекнуть ей, что стоило бы поставить на обложку более актуальную фотографию, но она и слышать ничего не хочет. Для чего фотографии быть достоверной? Чтобы ее могла опознать полиция? Весь смысл ее профессии, сказала она, в том, что это побег от реальности. Кроме того, ей больше нравится быть сильфидой со струящимися волосами. Она верит, что отчасти такой и осталась. Небольшая доля самообмана, сказала она, – это важная часть таланта жить.
– Она одна из самых популярных писательниц, – сказал он, – как можно догадаться.
Он
– Если уж на то пошло, – сказал он, – то же самое можно сказать о романах.
На вид он был человеком тщедушным, по-щегольски одетым в пиджак и полосатую рубашку, с аккуратно зачесанными назад льняными волосами и очками геометрической формы в серебряной оправе; от него пахло свежевыглаженным бельем и одеколоном. Из-за худобы он казался еще моложе, чем был на самом деле. У него была очень светлая кожа – у манжет и воротника она выглядела такой белой и гладкой, что казалась пластиковой, а его бледно-розовый рот был маленьким и пухлым, как у ребенка. Он занимает руководящую должность в издательстве уже полтора года, сказал он, а до этого работал в сфере продаж. Некоторые удивлялись, что одно из самых старых и титулованных издательств страны было передано в руки тридцатипятилетнего продажника, но, поскольку ему удалось в такие короткие сроки спасти издательство от банкротства и добиться того, что нынешний год обещает стать наиболее прибыльным за долгую историю компании, критики один за другим поутихли.
Пока он говорил, с его лица не сходила легкая улыбка, а светло-голубые глаза за стеклами очков искрились мягко, как блики на воде.
– К примеру, – сказал он, – еще год назад я бы не смог утвердить подобную книгу. – Он поднял книгу с моей фотографией не то обвинительным, не то триумфальным жестом. – Грустно то, – сказал он, – что даже наши самые прославленные писатели впервые за десятилетия получили отказ. Ну и стонов же было, – сказал он, улыбаясь, – как будто страдающие звери ревут из смоляной ямы. Некоторые считали, что это их право – писать что вздумается вне зависимости от того, хотят ли это читать другие, и при этом из года в год печататься, – и не смогли смириться с тем, что оно было поставлено под вопрос. К сожалению, – сказал он, едва касаясь тонкой стальной оправы своих очков, – кое-кто забыл о вежливости и даже потерял над собой контроль.
Я спросила, что, кроме отказа от невыгодных литературных произведений, способствовало возвращению компании к финансовой стабильности, и он улыбнулся шире.
– Своим успехом мы обязаны судоку, – сказал он. – На самом деле я даже сам им увлекся. Конечно, кто-то стал кричать, что мы только портим свою репутацию. Но это быстро прекратилось, как только менее популярные авторы поняли, что таким образом их снова будут печатать.
То, что ищут все издатели, продолжил он, – святой Грааль, так сказать, современной литературной сцены – это те писатели, которые хорошо продаются на рынке и при этом сохраняют связь с ценностями литературы; другими словами, те, чьи книги люди читают с удовольствием, нисколько не стыдясь того, что кто-то увидит обложку. Ему удалось собрать для издательства немало таких авторов, и, помимо судоку и популярных триллеров, в основном именно благодаря им компания достигла финансового благополучия.
Я сказала, что меня поразило его наблюдение, что сохранение литературных ценностей – хоть и номинальное – это важный фактор успеха. В Англии, сказала я, люди любят жить в старых домах, полностью приспособив их под современные стандарты, и мне стало интересно, можно ли применить тот же самый принцип по отношению к романам, и если да, то не является ли причиной притупление или потеря нашего собственного влечения к красоте. На его белом лице с тонкими чертами появилось выражение восторга, и он поднял палец в воздух.
– Людям нравится сжигать! – воскликнул он.
На самом деле, продолжил он, всю историю капитализма можно рассматривать как историю сжигания – не только полезных ископаемых, которые пролежали в земле миллионы лет, но и знаний, идей, культуры и в том числе красоты – другими словами, всего, что успело развиться и накопиться.
– Может быть, мы сжигаем само время! – воскликнул он. – Возьмем, к примеру, английскую писательницу Джейн Остин; я заметил, что романы этой давно умершей старой девы за последние несколько лет использовали уже до предела, – сказал он, – сжигая их один за другим в виде новой продукции: сиквелов, фильмов, книг по саморазвитию и даже, если не ошибаюсь, реалити-шоу. Несмотря на то что о жизни Остин известно очень мало, даже саму ее умудрились положить в погребальный костер популярной биографии. Можно спорить, является ли это сохранением наследия или нет, – сказал он, – но это совершенно точно желание выжать из него всё до последней капли. Из мисс Остин получился хороший огонь, – сказал он, – но в случае с моими успешными авторами сжигается само понятие литературы.
Существует, добавил он, обобщенное томление по идеалу литературы, как по потерянному миру детства, который часто кажется значительнее и реальнее, чем нынешний. Однако вернуться в ту реальность, даже всего на день, для большинства людей будет и невыносимо, и невозможно: несмотря на ностальгию по прошлому и по истории, мы быстро обнаружим, что не можем там жить из-за отсутствия комфорта, так как определяющая мотивация нашего времени, сказал он, сознательная или нет, – это погоня за свободой от ограничений и трудностей.
– Что такое история, если не память без боли? – сказал он, довольно улыбаясь и складывая перед собой на столе маленькие белые руки. – Если люди в наши дни хотят снова испытать похожие трудности, они идут в спортзал.
Подобным же образом многим видится привлекательным, продолжил он, погрузиться в нюансы литературы без тяжелого труда, – к примеру, без чтения Роберта Музиля. Например, в юности он читал очень много поэзии, особенно Т. С. Элиота, и всё-таки, возьми он сейчас цикл «Четыре квартета», он уверен, что чтение принесло бы ему только боль – не только из-за пессимистичного взгляда на жизнь самого Элиота, но и потому, что он будет вынужден заново вернуться в тот мир, в котором впервые прочел эти поэмы в их неприкрашенной реальности. Не каждый, конечно, в подростковом возрасте читает Элиота, сказал он, но достаточно трудно пройти через систему образования и в какой-то момент не столкнуться с тем или иным отжившим свое текстом; таким образом, для большинства людей чтение символизирует интеллект – возможно, потому, что в свое время они не смогли или понять книги, которые были обязаны прочесть, или насладиться ими. Чтение даже ассоциируется с моральной добродетелью и превосходством, и, если дети не читают, родители начинают беспокоиться, что с ними что-то не так, хотя, возможно, и сами ненавидели литературу. Более того, как он уже сказал, именно забытое страдание, вызванное литературными произведениями, могло оставить этот налет уважения к книгам; если, конечно, можно верить психоаналитикам, которые говорят, что мы склонны неосознанно повторять болезненный опыт. Таким образом, продукт культуры, который порождает это противоречивое влечение, не предъявляя при этом никаких требований и не причиняя боли, обязан стать успешным. Бурное развитие книжных клубов, читательских групп и сайтов, переполненных читательскими отзывами, не прекращается, потому что этот костер постоянно подпитывает снобизм противоположного вида, который так хорошо понимают наиболее успешные авторы в его издательстве.
– Больше всего на свете, – сказал он, – люди не любят, когда их заставляют чувствовать себя глупыми, и если ты вызываешь эти чувства, то делаешь это за свой счет. Я, к примеру, люблю играть в теннис, – сказал он, – и знаю, что если буду играть с кем-то, кто немного лучше меня, то и сам начну играть лучше. Но если партнер сильно превосходит меня в мастерстве, он становится моим палачом, и мою игру уже ничто не спасет.
Иногда он развлекается тем, сказал он, что изучает глубины интернета, где читатели высказывают мнение о приобретенных книгах так, будто дают оценку чистящему средству. Изучая эти комментарии, он понял, что уважение к литературе довольно поверхностно и что люди всегда были способны ее ругать. В каком-то смысле даже весело видеть, что из пяти звезд Данте получает одну, а «Божественную комедию» кто-то характеризует как «полное дерьмо», но для чувствительного человека это может быть огорчительно, пока он не вспомнит, что Данте – как и другие великие писатели – основывал свое видение на глубоком понимании человеческой природы и мог сам за себя постоять. Многие его коллеги и современники рассматривают литературу как нечто хрупкое, что нуждается в защите, но это, по его мнению, позиция слабости. Точно так же он не придает большого значения тому, что литература якобы учит нас морали: совершенствоваться в игре будет только тот, кто – как он уже говорил – уступает сопернику совсем чуть-чуть.