Кукиш с икоркой
Шрифт:
– Кыся, а зачем эта штуковина стоит на сиденье унитаза? – Колян высунулся из санузла, держа в руках конусообразную пирамидную верхушку.
– Это Масянька поставил, – ответила я, утирая слезы.
– А! А я решил, что это твоих рук дело, и задумался, чего ты хочешь: просто помочиться или чего-то более интимного?
Я всхлипнула и запустила в него бессмертным произведением. Прошелестев листами, книжка стукнулась о закрывшуюся дверь и упала на пол кверху обложкой. На картинку с изображением целующейся пары спланировала маленькая белая карточка.
– А это что такое? – Я подняла картонный прямоугольник размером со спичечный коробок.
Удивление в моем голосе заставило
– Это лежало между страницами. Я думал, это твоя закладка! – сообщил мне муж.
– Может, и закладка, но не моя! – Я перевернула карточку.
На другой стороне картонки обнаружилось золотое тиснение: три большие девятки.
– Ой! Число дьявола, шестьсот шестьдесят шесть! – притворно ужаснулся Колян. – Боюсь, это какое-то непоправимое проклятье! То-то у нас была проблема с ужином!
– У НАС не было проблемы с ужином, – возразила я. – И это не шестьсот шестьдесят шесть, а девятьсот девяноста девять, ты просто неправильно смотришь. Гляди, в правом нижнем углу еще цифры, шесть штук: ноль, ноль, ноль семьсот пятьдесят шесть.
– Телефонный номер? – предположил Колян.
– С ноля начинаются только телефоны спецслужб, – напомнила я. – И потом, в нашем городе уже с полгода как семизначные номера телефонов.
– Тогда что же это значит? Девять-девять-девять! Ноль-ноль-ноль-семь-пять-шесть! – со значением повторил муж.
– Я разберусь, – пообещала я.
И бережно спрятала карточку с цифрами в свой бумажник.
Вторник
С утра пораньше я передала сынишку на попечение приходящей няни и особенно тщательно собралась к выходу. Начинался мой первый день в качестве наемного сыщика, и я дополнила содержимое моей сумки специальным снаряжением.
Мой своеобычный малый дамский набор состоит из кошелька с деньгами и кредитками, мобильника, «наладонника», малюсенькой штуковинки под названием «инфракрасный порт», компьютерной «флэшки» и самосворачивающейся рулетки. Это аксессуары в стиле «хай-тек». К ним я добавила простые и незамысловатые инструменты, которые, по моему разумению, вполне могли пригодиться в детективном деле: перочинный ножик, небольшие плоскогубцы и моток капронового шнура. Нашла в шкафчике в ванной неиспользованные по прямому назначению полиэтиленовые перчатки, прилагавшиеся к краске для волос, прихватила и их тоже. Очень хотелось мне на всякий случай взять еще ломик, но он не поместился в сумку. Пришлось удовольствоваться большой отверткой.
Укомплектовав спецснаряжение, я занялась собственным обмундированием. Легкомысленные сарафанчики, блузочки, штанишки капри и босоножки на каблуке отвергла, облачилась в старенькие, но очень удобные светло-голубые джинсы, простую белую майку и проверенные в марш-бросках кроссовки. В этой неприметной одежде и темных очках в какой-нибудь парковой местности я запросто могла прикинуться стройной березкой! А на тот случай, если вдруг понадобится радикально преобразиться, я еще надела белую джинсовую жилетку на подбое ослепительной расцветки. Время и «Тайд» оказались не властны над тканью подкладки, крупные клубнички на зеленом шелке алели так же ярко, как в давно минувший день покупки жилетки. Опытным путем я уже убедилась: стоит только вывернуть одежку изнанкой наружу, и на меня обратят внимание все зрячие существа в радиусе пятидесяти метров, включая флегматичных коров и бессмысленных бабочек! К жилетке прилагался пестрый шелковый платок, великолепно гармонирующий с плодово-ягодной расцветкой подкладки. Платок я затолкала в сумку: если он не понадобится мне в качестве головного убора, я всегда могу использовать его как кляп.
Вся такая блекло-джинсовая и неприметная, в начале одиннадцатого я толкнула скрипучую дверь общежития муниципального медицинского колледжа, в сорок четвертой комнате которого, судя по паспорту, была прописана Людмила Ивановна Петрова.
За дверью обнаружился тесный тамбур, перегороженный подобием шлагбаума. Заградительное сооружение было выполнено из старой швабры, опирающейся на кособокие облезлые тумбочки. На левой тумбе стояла табличка со строгой надписью: «Вход только по пропускам!» На правой высился электрический чайник, имевший такой вид, словно его грубо вскрыли консервным ножом: там, где должна была быть откидная крышечка, зияла округлая дыра с рваными краями. Чайник густо курился паром и живо напоминал собой вулкан Этна на стадии, непосредственно предшествующей извержению. Рядом стояла поллитровая банка, сквозь стекло которой видна была разноцветная мешанина каких-то мелких кусочков. Судя по их неаппетитному виду, они-то стадию извержения уже прошли.
Я подошла ближе и из тесного ущелья тамбура заглянула в просторный холл. Там было пусто, но где-то за поворотом коридора воинственно гремела жесть и звучали громкие голоса.
– Выходь отсель, пьяная морда! – требовал резкий женский голос.
По характерным стервозным интонациям я безошибочно угадала в гневливой бабе вахтершу.
– А ну, выходь, кому говорю! Это женское общежитие! Живо выходь, гад ползучий!
Пьяный гад упорствовал и выползать из женского общежития отказывался наотрез.
– Выходь, сволочь! – ярилась баба. – Ты вообще за каким хреном в постирочную залез, а? Сей же час выходь!
Ответная речь была нечленораздельной и затрудненной, но собеседнику вахтерши все-таки удалось объяснить, что в постирочную, принятую им за женскую баню, он внедрился ни за каким не за хреном, а вовсе наоборот, в надежде найти среди шаек и мочалок дамскую любовь и ласку. На это вахтерша в простых и понятных каждому россиянину выражениях сообщила любвеобильному гражданину, что готова самолично и немедленно приласкать его с применением тяжелых подручных предметов, и, судя по металлическому грохоту и гулу, тут же огладила мужика то ли ведром, то ли тазом.
Скандал быстро набирал обороты и грозил затянуться надолго. Смекнув, что отсутствие на боевом посту грозной вахтерши мне лично только на руку, я поднырнула под швабру, на цыпочках проскочила через холл и взбежала по лестнице.
Интересно, где эта сорок четвертая комната? Коридор второго этажа начинался с помещения под номером двадцать один. Если на каждом этаже по два десятка комнат, то мне следует подняться выше.
Математика вкупе с логикой – великое оружие! Сорок четвертая комната действительно нашлась на третьем этаже, причем она была открыта, так что я шагнула в помещение почти беспрепятственно. Пришлось только обойти стул, поставленный перед порогом в коридоре. На спинке стула висел мокрый детский комбинезон, с него капала вода, и на выщербленном цементном полу образовалась цепь микроскопических озер.
– Тук, тук! Можно войти? – для приличия спросила я.
Спросила негромко, вполголоса – на тот случай, если содержимое постиранного комбинезона лежит, мирно посапывая, в детской кроватке. Однако кроватка была абсолютно пуста, и никакого ребенка я не увидела. В комнате была одна женщина, и то не вся целиком, а только нижняя половина в затрапезной ситцевой юбке, цветных носках с дыркой на правой пятке и шлепанцах. Все, что выше пояса, находилось снаружи здания: высунувшись в окно, женщина энергично вытряхивала какие-то полотнища. Они гулко хлопали, так что моего робкого стука хозяйка комнаты не услышала.