Кукиш с икоркой
Шрифт:
Я посмотрела на часы, посчитала время до конца рабочего дня и решила, что вполне успею пообщаться с собесовскими дамами. Прихватила с собой на дорожку недоеденные чипсы, наказала Иркиным подчиненным не беспокоить начальницу и зашагала к троллейбусу.
В собесе была небольшая очередь. Сидя на продавленной банкетке в сумрачном коридоре, я слышала, как в кабинете какая-то мамаша ожесточенно ругается с собесовской теткой, категорически отказывающей ей в назначении повышенного пособия. Чиновница противным голосом перечисляла бесконечные губернаторские и «мэрские» постановления, на которых основывался ее отказ, а мамаша в ответ крыла без разбору и сами постановления, и всех
Щелястая дверь кабинета с визгом распахнулась, и в коридор, громко ругаясь, выскочила раскрасневшаяся женщина с пухлой хозяйственной сумкой. Сверху в сумке лежал хорошо знакомый мне красно-синий пакет подгузников «Хаггис». Я сочувственно посмотрела вслед молодой маме и поднялась с банкетки, чтобы войти в кабинет.
– Подождите, я еще занята! Лезут, как тараканы! – облаяла меня хозяйка кабинета.
Я прикрыла дверь и пару раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Ненавижу эту породу хамовитых чиновных теток! Я понимаю, что у всех людей бывают приступы дурного настроения, плохое самочувствие, неприятности дома и на работе, но нельзя же пребывать «не в духе» по расписанию, с девяти до шести с перерывом на обед! Ладно, я знаю, как разговаривать с этим народом!
Сдержанно кипя, я приготовила свое журналистское удостоверение.
– Заходите! – проскрипела кабинетная тетка таким неласковым голосом, каким уместнее было бы послать меня куда подальше.
Я надела на лицо улыбочку средней степени приветливости и шагнула в кабинет.
За обшарпанным столом сидела, буравя меня глазами, жирная баба с мордой бульдога, мучимого запором. Шея у бульдожихи была складчатая, и в каждой складке пряталась золотая цепочка. Пальцы-сосиски сжимали широкие, как кольца для салфеток, перстни. Отвисшие щеки вздрагивали, в декольте лежали крошки. Судя по всему, баба спешно что-то дожевывала, и я любезно сказала ей:
– Приятного аппетита!
Бульдожиха поперхнулась и невнятно прокашляла ответное слово, смысла которого я не уловила, но общий тон показался мне не слишком доброжелательным.
– Телевидение вас беспокоит! – невозмутимо сообщила я, присаживаясь на вытертый стульчик и одновременно шлепая на стол свое удостоверение.
Кашель подавившейся бульдожихи превратился в мучительный хрип, наводящий на мысль об очень запущенном бронхите.
– Вам надо лечиться, – фальшиво посочувствовала я. – В аптеках есть прекрасный индийский сироп от кашля, рекомендую.
– Я здорова, – прохрипела баба.
– И полны сил и желания мне помочь? – подсказала я.
Моя собеседница неуверенно кивнула.
– Отлично! – Я накрыла удостоверение собесовским письмом. – Скажите мне, пожалуйста, что это означает?
Баба повертела в руках конверт, бегло проглядела бумажку уведомления и бдительно заметила:
– В удостоверении указана совсем другая фамилия. Это не вы Петрова?
– Это не я, – легко согласилась я. – Людмила Петрова – моя коллега. Люда некоторое время назад уволилась из нашей телекомпании. Из общежития она съехала, ваше письмо не получила. Его передали нам, но мое начальство не знает, что с ним делать. Новый адрес Петровой нам неизвестен, а письмо все-таки официальное, оставить его без внимания руководство не решилось. Вот, я возвращаю его вам.
– А мне оно зачем? – Баба отказалась от письма с таким испугом, словно в конверте мог быть порошок сибирской язвы. – Это письмо вообще уже никакого значения не имеет, пособия пересмотрены, а если ваша Петрова переехала из нашего района, то ее делами теперь другой собес занимается.
– А разве вы не должны были снять ее с учета?
Бульдожиха хмуро посмотрела на меня, отодвинула стул, встала и прошла к большому старообразному шкафу. Скрипнула дверца, баба скрылась за ней и зашуршала бумагой.
– Числится у нас, – с сожалением сообщила баба, не покидая чрева поместительного шкафа. – Петрова Людмила Ивановна, восемьдесят третьего года рождения, она?
Я быстренько выдернула из сумки ксерокопию Людочкиного паспорта, которым меня снабдила предусмотрительная Ангелина Митрофановна, и сверила данные.
– Родилась шестого мая одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года в городе Тихореченске, – подтвердила я.
– Сын Андрей Андреевич, две тысячи второго года рождения, так? – спросила еще баба. – «Родовое» пособие получено, единовременное губернаторское – тоже, а ежемесячное не назначалось…
Я спешно листала странички ксерокопии. Под заголовком «Дети» – пустые строчки!
– Сын Андрей Андреевич, две тысячи второго года, – повторила я, торопливо записывая ценную информацию на обороте последнего листа ксерокопии.
На этом содержательный разговор закончился, больше ничего интересного мне собесовская тетка не сообщила. Прощанье наше было скомканным. В кабинет без стука ворвалась давешняя мамаша с сумкой в одной руке и свернутой газетой – в другой. Газетной трубочкой она тут же начала колотить по столу, требуя от багровеющей бульдожихи, чтобы та немедленно ознакомилась с каким-то свеженьким постановлением федеральных властей. Вроде это постановление кардинальным образом должно было изменить сам принцип распределения пособий. На миг я представила себе бульдожиху стоящей на пороге кабинета и широким жестом бросающей в очередь родительниц денежные купюры… Или бегущей по коридору вдогонку за уходящей мамочкой, чтобы запихнуть в сумку с подгузниками конвертик с деньгами… Или вообще коленопреклоненной, с молитвенно сложенными руками и слезно просящей принять пособие от собеса… Картинки были живописными, но абсолютно нереальными. Отгоняя видения, я потрясла головой – это сошло за прощальный кивок – и удалилась.
Купила в киоске эскимо, на бульваре присела на лавочку с видом на магазин обуви и, рассматривая чудовищно дорогие босоножки карамельно-розового цвета, призадумалась. Экстравагантную обувь украшали искусственные цветы, похожие на дикий гибрид георгина с морским ежом. Эти пластмассовые помпоны помогли мне подобрать определение для Людочки Петровой. Я предположила, что она лгунья, причем махровая. Надо же, у женщины есть ребенок, а она выдает себя за девственницу!
Впрочем, нельзя было исключать вероятности того, что маленький Андрей Андреевич не родной сын Людочки. Может, девушка усыновила чужого ребенка? Тогда она скорее святая, чем махровая грешница.
Я искренне сожалела о том, что не видела Людочку своими глазами. Тогда у меня было бы больше оснований для суждений о натуре Вадиковой невесты. Вот если бы Вадик не уступил настояниям своей деспотичной мамаши и хотя бы на свадьбу позвал друзей-товарищей и меня в их числе… Так нет же, одного Женьку пригласил!
Досадуя, я стукнула кулаком по скамейке и угодила по пивной пробке, которую кто-то бросил на лавочке. Металлические зубчики больно впились в кожу, я охнула и поспешила сковырнуть желтую коронку. Она снялась легко, но оставила характерный след.