Кукла для утех
Шрифт:
– Что случилось? Какого черта ты не даешь мне спокойно жить? Мы договорились, что ты приходишь за товаром вечером с шести до восьми.
– У меня проблема, – пожаловался Дмитрий.
Рысаков внимательно выслушал рассказ, который не мог вызвать у него никаких эмоций, кроме отрицательных, взял бумажку, на которой был написан номер автомобиля Дарьи.
– Свободен. Дальше не твоя забота.
Капитан пил кефир, время от времени отрываясь от этого важного для организма занятия, отчитывал лейтенанта Костина:
– Как это вы не смогли передать мою просьбу Борису Гавриловичу? Что с того, что он был на вскрытии?
Гена Костин считал себя перспективным сыщиком. Он рьяно брался за любую работу, в том числе и рутинную. Добросовестно выполнял все, начиная от перебирания бумажек в архиве и кончая поиском возможных свидетелей преступления. И даже время от времени получал от начальства поощрение. Но так как лейтенант выполнял любую работу хорошо, ему обычно подкидывали вещи нудные, хотя и необходимые, заниматься которыми у его коллег не было ни малейшего желания, и, как следствие, каждый увиливал как мог.
Был у Костина один пунктик, который заставлял его самого считать себя не идеальным работником уголовного розыска. Тот день, когда их группа ходила на вскрытие, он не забудет никогда. Во время кажущейся омерзительной неподготовленному человеку процедуры курсант Костин упал в обморок. Очнулся на улице. Какая-то женщина махала у него перед носом ватой, смоченной в нашатырном спирте. После этого он больше никогда не рисковал спускаться в анатомичку.
Четко отвечая «есть» на приказ начальника, лейтенант и не подозревал, что куда проще будет сказать «никак нет».
Приехав на кафедру судебно-медицинской экспертизы, он узнал, что Варенов на вскрытии. Спуститься в подвал Гена так и не решился, а передать сообщение через кого-нибудь считал невозможным.
Пришлось вернуться и доложить о невыполнении. Лиховцев был человеком куда более опытным. Он прекрасно знал, что Костин не первый и не последний, что такие люди встречаются сплошь и рядом. Капитан хотел поговорить с медицинским экспертом для того, чтобы развеять последние сомнения в деле Иванова. Не вязалось в голове заключение медиков с показаниями этой девушки Даши. Она утверждала, что смерть наступила внезапно, в то время как результаты вскрытия указывали на то, что человек умер от слишком большой дозы героина.
«Где он успел ввести в себя дозу? В туалете? После чего снова вошел в зал ресторана и стал приставать к Дарье? А где же фаза расслабления и кайфа? На унитазе балдел? Есть вероятность того, что он ввел себе наркотик в машине. Криминалисты обследовали "БМВ", но никаких следов не нашли: ни шприца, ни порошка, ни ампул – ничего, что указывало бы на прием наркотиков», – размышляя таким образом, Лиховцев не видел другого выхода, кроме как отчитать Костина и заслать его на кафедру по второму разу.
Пользоваться телефоном он не решился. Лучше через лейтенанта.
– Еще раз говорю, Гена, передай Варенову, пусть сегодня вечером приедет ко мне домой. Все понятно?
Костин закивал головой, потом посмотрел на часы.
– Товарищ капитан, Борис Гаврилович будет еще два часа занят.
Лиховцев насупил бровь.
– Выполняй немедленно, если ты не хочешь, чтобы я захлебнулся от негодования.
Костин побледнел и постарался как можно быстрее испариться из кабинета.
Шестой час вечера. Вот уже три часа Дарья сидит дома и смотрит телевизор. Она не находила для себя более интересной темы для рассуждений, чем появление на поминках. Наконец решила, что ничего страшного, придет, выразит соболезнование, а заодно и поговорит по делу.
Посмотрев в записной книжке адрес Лидии Яковлевны, она сорвала с вешалки кожаную куртку и выкатилась из дома.
Ехала быстро, правил старалась не нарушать, людей не давить. Будь она повнимательней, засекла бы, что белый «Москвич» не отстает от нее. Мысли ее крутились в несколько иной плоскости. Она составляла перечень вопросов, которые следовало задать матери Иванова.
Рысаков сидел за рулем потрепанного шедевра советского автомобилестроения и думал о том, как тесен мир. Эта девица была с Лизочкой в ресторане. Она ему сразу не приглянулась. Уже в тот самый момент, когда он получил листок бумаги – сведения из ГАИ, которые помог достать Палец, – и увидел имя «Дарья», у него сердце екнуло. Как оказалось, не напрасно.
Она.
Больно уж высокого о себе мнения эта девица. Смотрит на людей с пренебрежением. Считает себя выше всех, лучше всех. Обиделась, стерва, когда он стал кадрить не ее, а Лизочку, ушла. И вот появилась.
Дарья остановилась у пятиэтажного дома и вошла в подъезд.
Лидия Яковлевна показалась ей разбитой и постаревшей. На голове у женщины была черная косынка, которая добавляла к ее и так почтенному возрасту добрый десяток лет. Данилова взяла скорбящую мать за руку.
– Мне очень жаль, – тихо произнесла она.
– Ничего, ничего, я стараюсь держаться. Иди к столу, – пригласила Лидия Яковлевна. – Помяни Витю.
Дарья не стала отказываться, углядела за столом свободное местечко между пьющими и жующими гражданами и добросовестно набила свой желудок. Через час она поднялась из-за стола и, улучив момент, попросила Лидию Яковлевну ответить на несколько вопросов. Та согласно кивнула головой, после чего женщины смогли уединиться в небольшой комнате, которая, судя по висящим на стене иконам, старой мебели, кружевным салфеткам под вазочками, ворсистому пледу на кровати и старомодным занавескам, принадлежала самой Лидии Яковлевне.
– Вы жили вместе с сыном? – Дарья села на небольшой пуфик на колесиках.
Иванова тяжело вздохнула, вытащила из рукава платья платочек, сжала его в руке.
– После того, как у меня случился инсульт, Витя жил здесь. Он заботился обо мне.
– Понимаю, – Дарья кивнула, как бы показывая собеседнице, что она действительно сочувствует. – Скажите, ваш сын болел?
Лидия Яковлевна поспешила с ответом:
– Да, вы знаете, у него одна напасть сменяла другую. В последнее время он принимал лекарства от повышенного кровяного давления. У него постоянно болела голова. Это, наверное, передалось ему от отца. Тот очень страдал мигренью, что для мужчин нехарактерно.