Кукла по имени «Жизнь»
Шрифт:
— Я только хочу помочь тебе… — Ее губы задрожали. — О, Льюис, — все кончено!
— Что еще кончено?!
— ОН жив. Я никогда больше не смогу к НЕМУ прикоснуться. Что же мне делать сейчас? У меня нет больше цели в жизни.
— Господи Иисусе! — вздохнул я.
— Моя жизнь пуста — я как будто бы мертва. Все, что я делала и о чем думала — был Линкольн. — Дверь лифта открылась, и Прис направилась в фойе. Я шел следом. — Тебе все равно, к какому доктору идти? Думаю, нам с тобой достаточно проехать чуть дальше по нашей же улице, — сказала Прис.
Мы сели в белый «ягуар», и она снова начала:
— Скажи мне, что делать, Льюис?! Я должна немедленно что-то предпринять!
Ответить на такой вопрос нелегко, и я просто сказал:
— Ты выкарабкаешься из этой депрессии…
— Я никогда еще не чувствовала себя ТАК.
— Я думаю. Может быть, ты сможешь добраться до Папы Римского. — Это было первое, что ни с того, ни с сего пришло мне в голову. Бессмыслица какая-то.
— Хотела бы я превратиться в мужчину. Женщины слишком зажаты со всех сторон. Тебе, Льюис, все пути открыты. А кем может стать женщина? Домохозяйкой или служащей, машинисткой или учительницей…
— Стань доктором, — предложил я, — зашивай разорванные губы.
— Я не переношу больных, убогих или дефектных. Ты это знаешь, Льюис. Именно поэтому я везу тебя к доктору. Я вынуждена отводить свой взгляд от такого покалеченного.
— Я не покалечен! У меня всего лишь рассечена губа! Прис выжала педаль стартера, и мы выехали на дорогу.
— Я собираюсь забыть Линкольна. До конца своих дней я не вспомню о НЕМ. С этой минуты для меня это всего лишь объект, товар на продажу.
Я кивнул.
— Меня это волнует, так как Сэм Берроуз покупает ЕГО. У меня нет в жизни иной задачи, кроме этой. С сегодняшнего дня и на все остальное время мои мысли и поступки будут вертеться вокруг Сэма Берроуза.
Если даже мне и хотелось расхохотаться над тем, что она говорит, достаточно было лишь взглянуть ей в лицо. Выражение было таким унылым, таким несчастным и безрадостным, без малейшего проблеска хорошего настроения, что мне оставалось лишь кивать головой. Отвозя меня к врачу зашить губу, Прис не могла обойтись без торжественного повествования о том, чему именно она посвятит свою жизнь, будущее и все, что в этом будущем произойдет… Это вроде разновидности маниакальной прихоти. Понятно, что этот поток вырвался наружу оттого, что Прис вне себя от отчаянья. Прис казалось невыносимым провести хотя бы миг без какого-нибудь занятия. Ей необходима цель. Путь насилия над Вселенной, только тогда жизнь приобретала смысл.
— Прис, — сказал я, — твоя проблема в том, что ты рассудительна.
— Ты не прав. Все говорят, что в своих поступках я руководствуюсь эмоциями.
— Ты руководствуешься железной логикой. Это ужасно. Тебе необходимо от этого избавиться. Скажи об этом Хорстовски, попроси его освободить тебя от логики. Ты живешь так, словно руль жизни изогнут в точности по какой-нибудь геометрической теореме. Смягчись, Прис! Будь беззаботной, сумасбродной и глупой. Соверши что-нибудь бесцельное и непреднамеренное. Ладно? Ну хотя бы, например, не тащи меня к врачу. Вместо этого выкинь-ка около чистильщика. И мои ботинки засияют!
— Они и так всегда сияют.
— Вот видишь? Видишь, как ты не можешь не быть логичной все время?! Останови-ка машину на следующем перекрестке, и мы с тобой выйдем и оставим ее на произвол судьбы или сходим в цветочный магазин, накупим цветов и забросаем ими других водителей!
— А кто заплатит за цветы?
— А мы их украдем. Не заплатим и убежим!
— Дай-ка мне это обдумать, — сказала Прис.
— Да хватит тебе думать-то! Ты что, никогда в детстве ничего не стащила?! И ни разу ничего не разбила. Ну, хотя бы уличный фонарь или другую общественную собственность, черт тебя дери?!
— Однажды я стащила леденцовую палочку в аптеке.
— Вот мы сейчас именно это и сделаем, — сказал я. — Найдем аптеку и снова станем детьми. Слямзим дешевый леденец, а потом усядемся где-нибудь в тенечке, например на газоне, и съедим его.
— Ты не сможешь есть, у тебя губа разбита… Я произнес, настойчиво и рассудительно:
— Ладно. Допустим. Но ты-то сможешь! Или как? Соглашайся. Ты можешь пойти в аптеку прямо сейчас и сделать это. Даже без меня.
— Ты пойдешь со мной так или иначе?
— Если тебе хочется. Или же могу остановиться у обочины, не заглушив двигатель, и увезти тебя в ту же секунду, как только ты появишься. А потом ты уйдешь.
— Нет, — возразила Прис, — я хочу, чтобы ты зашел в аптеку вместе со мной. Ты можешь показать мне, какой леденец брать. Мне нужна твоя помощь.
— Хорошо, так и сделаю.
— Каково наказание за подобный проступок?
— Вечная жизнь, — ответил я.
— Ты меня дурачишь.
— Нет, — возразил я. — Я так считаю. — Действительно, я был глубоко серьезен.
— Ты что, хиханьки со мной устраиваешь?! Я вижу. Зачем ты это делаешь? Разве я смешна?
— О Боже, да нет же!
Но она уже составила себе мнение.
— Ты же знаешь, что я всему поверю. В школе меня постоянно дурачили из-за моей доверчивости. Они звали меня «ходячей наивностью».
Я предложил:
— Пошли в аптеку, Прис, и я покажу тебе. Позволь мне доказать тебе. Во имя твоего же спасения.
— Спасения? От чего?
— От уверенности твоего разума.
Прис колебалась. Я видел, что она приняла мои слова на веру, и сейчас боролась сама с собой, пытаясь понять, что же ей делать и как быть. Если она совершит ошибку… Потом девушка повернулась ко мне и сказала честно:
— Льюис, я верю тебе насчет аптеки. Я знаю, что ты не станешь дурачить меня и потешаться. Ты можешь ненавидеть меня, да так оно во многих отношениях и есть. Однако ты не из той породы людей, которым доставляет удовольствие издеваться над слабыми.
— Ты не слабая.
— Да, я такая. Просто у тебя отсутствует инстинкт, позволяющий это ощутить. Это хорошо, Льюис. А у меня наоборот: есть-то он есть, но мне от этого не легче.
— Легче — не легче, — громко передразнил я. — Прекрати, Прис. Ты подавлена, потому что, закончив творить Линкольна, временно осталась не у дел, и совершенно так же, как многие творческие натуры, испытываешь сейчас разочарование между одной и…