Кукла по имени «Жизнь»
Шрифт:
Мори ответил:
— Он занимается своей постоянной перепиской.
Ни Мори, ни Банди, ни, наконец, мой папа, кажется, не пили — выглядели они трезвыми, по крайней мере…
— Где твоя дочь?
— Она скоро придет. Папу я спросил:
— Это твоя идея, чтобы ОН пользовался твоим бюро?
— Нет, mein Kind, — ответил он. — Иди, поговори с НИМ. Во время перерывов ОН хранит молчание, которое удивляет меня. Я имел возможность хорошо изучить это.
Никогда еще мне не приходилось видеть своего отца таким сдержанным.
— Ладно, — согласился я, и направился
— Мистер Президент, — пробормотал я. В горле у меня пересохло. — Сэр, мне ненавистно ощущение, что причиняю вам беспокойство… — Я занервничал, хотя все это время прекрасно знал, что лицезрею машину. Но то, как я подошел и заговорил с НИМ, погрузило меня в фикцию, в спектакль, словно бы мы с НИМ были актерами. Никто не скармливал мне ленту с инструкциями, у них не было в этом необходимости. Я играл свою роль с безумием добровольца, однако ничего не мог поделать. Ну почему бы не обратиться к нему «мистер Симулакр»?! В конце концов, ведь это была правда!
Правда! Что это такое? Как малыш, входящий в универмаг «Санта». Для него тоже знать правду значило бы упасть замертво. Хотел ли я этого? В такой ситуации, как эта, встреча лицом к лицу с правдой означала бы конец всему, и прежде всего — мне. Симулакру нельзя страдать. Мори, Бобу Банди и папе нельзя ничего заметить. Поэтому я и пошел к НЕМУ — это себя я защищал, и мне это было известно лучше, чем кому бы то ни было в этой комнате, включая толпу за окном.
Мельком взглянув на меня, Линкольн отложил гусиное перо и произнес высоким, приятным голосом:
— Добрый день. Полагаю, что вы — мистер Льюис Роузен.
— Да, сэр, — ответил я.
А потом комната полетела мне в лицо. Бюро рассыпалось на миллион кусков. Они стали падать на меня, медленно паря. Я закрыл глаза и упал вперед, распростершись на полу, даже не успев протянуть руки. Я ощутил, как пол ударил меня. Я раскололся об него на части, и темнота окутала меня.
Я потерял сознание. Это было для меня слишком. Я упал замертво и похолодел.
Первое, что я осознал — это то, что нахожусь наверху, в офисе, Прислоненный к стенке в углу. Рядом сидел Мори Рок, дымя сигаретой «Корина Ларкс», пристально глядя на меня, и держал под моим носом пузырек с нашатырным спиртом.
— Господи Иисусе! — воскликнул он, поняв, что я очнулся, — у тебя шишка на лбу и губа разбита.
Подняв руку, я ощупал шишку. Она показалась мне огромной, как лимон. Языком я мог ощутить клочья расквашенной губы.
— Я вырубился, — сказал я.
— Ну да.
Сейчас я увидел папу, ожидающего поблизости, и — вот напасть-то! — Прис Фрауенциммер в своем длинном сером плаще вышагивала взад-вперед и смотрела на меня с раздражением и слабым намеком на высокомерное веселье.
— Одно ЕГО слово, — заявила она, — и ты улетел! Велика беда!
— Ну и что, — умудрился пролепетать я. Мори, ухмыляясь, сказал своей дочке:
— А не говорил я тебе? ОН производит впечатление!
— Что… что сделал Линкольн, — поинтересовался я, — когда я вырубился?
— ОН встал,
— Иисусе! — пробормотал я.
— Почему ты упал в обморок? — спросила Прис, нагнувшись, чтобы внимательно разглядеть меня. — Какая шишка. Ты идиот. Но как бы то ни было, ОН собрал толпу. Ты не мог их не слышать. Я была там, снаружи, среди них, пытаясь пробиться сюда. Можно подумать, что мы сделали Бога или что-то в этом роде. Они сейчас прямо-таки ломились сюда, а парочка старушек только успевала креститься. А некоторые из них, если ты сможешь поверить в это…
— Ладно, — прервал ее я.
— Дай мне договорить.
— Нет, — возразил я. — Заткнись, ладно?
Мы пристально глядели друг на друга, потом Прис поднялась на ноги.
— Разве ты не чувствуешь? У тебя глубокая рана на губе? Тебе бы не мешало парочку швов на нее наложить.
Дотронувшись до губы пальцами, я обнаружил, что она все еще кровоточит. Возможно. Прис была права…
— Я отвезу тебя к доктору, — предложила Прис, потом подошла к двери и остановилась в ожидании: — Пойдем, Льюис.
— Да не нужны мне никакие швы! — заявил я, однако встал и не слишком твердой походкой последовал за ней.
Пока мы ждали лифт в холле, Прис спросила:
— Ты не слишком-то храбр, не так ли? Я не ответил.
— Ты среагировал хуже, чем я. Хуже, чем любой из нас. Я удивлена. В тебе, должно быть, глубоко заложена склонность к малодушию, о которой никто из нас не знал. Держу пари, наступает момент, когда под влиянием стресса оно проявляется. Когда-нибудь у тебя обнаружатся тяжелые психологические проблемы.
Дверь лифта открылась, мы вошли вовнутрь. Дверь закрылась.
— А что, реагировать таким образом — очень плохо? — спросил я.
— В Канзас-Сити я научилась, как не следует реагировать, если это невыгодно мне. Именно это и выручило меня оттуда и спасло от болезни. Вот что они для меня сделали. Такая реакция, как у тебя — всегда плохой признак, так как указывает на дефект приспособляемости. Там, в Канзас-Сити они называют это паратаксисом. Тип эмоциональности, вступающей в межличностные отношения и усложняющей их. Не имеет значения, что это будет: ненависть, зависть или, как в твоем случае, — страх. Все равно это — паратаксис. А когда эти чувства приобретут достаточную силу — считай, что у тебя душевная болезнь. А когда они возьмут над тобой власть — у тебя «шиза», так случилось со мной. Хуже ничего быть не может.
Я приложил к губе носовой платок, промокая рану, но этим лишь разбередил ее. Я не мог объяснить Прис свою реакцию, да и не пытался.
— Можно, я поцелую бобо? — спросила Прис. — И до свадьбы заживет?
Я очень пристально посмотрел на нее, но ничего, кроме выражения нерешительности и участия, не увидел.
— Черт, — взволнованно ругнулся я, — она заживет… — Я был смущен и избегал смотреть на Прис, так как снова почувствовал себя маленьким мальчиком… — Взрослые так не разговаривают друг с другом, — пробормотал я. — Всякие там поцелуи и «бобо» — что это еще за глупый лепет?!