Кукла
Шрифт:
– Да, - ответил Митяй. – Образованный. Всё на звёзды смотрит.
Мать свернула к дому, в окнах которого угадывалась блуждающая тень отца, а Митяй зашагал к старому гумну, которое находилось в стороне от дороги-преграды вблизи с огромным котлованом.
«На дне его живут мёртвые, непонятные голоса», - Митяй вспомнил об этом и тут же забыл.
Давно, когда деревенская жизнь била ключом, здесь находилось кладбище, а рядом с ним, десять минут лёгким шагом, песчаный карьер. Сближение оказалось неизбежно. Для новой дороги был нужен песок.
– Что ж вы ироды
В один, не очень прекрасный день, кладбище исчезло, а с ним заодно исчез и песок.
По ночам, когда у ветра заканчивается работа, из бездны поднимаются ввысь голоса, правда, слова не разобрать. Сколько Митяй не пытался. Они словно зашифрованы. Скороговорка, переходящая в гул.
«У-у-у».
Тишина. И снова.
«У-у-у».
Местами туман заволакивал дорогу, и Митяй ориентировался по проявляющимся предметам, как по указателям верного пути. От скелета перевёрнутого, старого трактора, который со временем избавился от всех внутренностей, он свернул налево. До гумна оставалось рукой подать. Где-то рядом зазвенел колокольчик.
– Зорька, - позвал Митяй. – Иди сюда. Кому говорю?
Только сейчас в свете луны Митяй заметил, что зашёл на гладкий, графитового цвета большой диск, по краям которого, будто бахрома колебалась трава. В центре круга лежал зелёный предмет, издали напоминающий куклу-голыша, только создатель для усиления воздействия увеличил её размеры в разы.
Митяй ступал медленно, будто опасался подвоха, как в детстве, когда над ним подшучивала деревенская ребятня.
«Обманули дурака, на четыре кулака. Хи-хи».
Где-то в подсознание промелькнули кадры необъяснимых, сегодняшних явлений: эта влетевшая в объектив блестящая тарелка, затем бессмысленная, ослепляющая глаза вспышка. И, наконец, это…
До лежащей куклы, а может всё-таки не куклы, а разумного существа, которое вот-вот должно проснуться и что-то произнести, например, вежливое «здравствуй», оставалась несколько шагов.
– Здравствуй.
Услышал Митяй.
– Возьми меня.
«Что за чёрт! О-о-о. Господи. Прости! Откуда это?»
Митяй бросил взгляд в сторону котлована, возможно, оттуда прилетел этот загробный голос. Рядом с обрывом, без движения, будто вылепленная из белой глины, следящая за происходящим, стояла его корова «Зорька», которая тоже вряд ли умела говорить.
– Здравствуй, - сказал Митяй, будто это слово означало пароль, дающий знать правду.
Приблизившись на расстояние вытянутой руки, Митяй присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть это человекоподобное создание.
«По половым признакам она девушка», - сделал он вывод. – Грудь маленькая, значит подросток. Роста среднего, как и я. Пупырчатая кожа, как у спелого огурца. Лицо некрасивое. На руке… раз, два, три, четыре, пять… пальцев».
Только сейчас Митяй приметил, лежащий под её рукой, будто вырванный из тетради блестящий лист, на котором, возможно, стояла: цена за единицу, как звали эту куклу, из чего она была сделана, и знакомое всем made in…
Митяй взял лист и тут же почувствовал, что сзади кто-то есть, и если обернуться, можно остаться без головы, поэтому лучше не поворачиваться, а унести эту тайну с собой.
Подняв и прижав к себе куклу, он торопился домой.
За спиной звенел колокольчик.
«Зорька, гулёна! Чтоб тебя…»
Подойдя к дому, Митяй осторожничал, опасаясь родительского контроля, но стоны матери и скрип кровати, доносящиеся из окна, вносили ясность: дорога на сеновал, где размещалась его лежанка, свободна.
«Когда люди занимаются любовью. Им лучше не мешать», - подумал Митяй и, крепко прижимая куклу, пробрался в дом.
Даже «Зорька», инстинктивно понимая важность момента, придержала своё протяжное «му-у-у» и тихо удалилась в стойло.
На чердаке пахло полевыми цветами и сеном. Где-то в поисках лучшей жизни шуршала мышь. Сквозь маленькое окошко струился холодный свет луны. Митяй подложил под голову руки и погрузился в мечты. Кукла лежала рядом.
У стойки сидела блондинка. Митяй выждал, когда зазвучит джаз и пригласил её танцевать. Руки на талию, можно чуть ниже. Прижать к себе, как можно ближе, ощущая изгиб её тела и вздымающиеся соски. Она без нижнего белья, потому что жарко. В глубокий разрез платья падает рука и скользит… скользит… скользит… по всему телу.
Митяй почувствовал прикосновение чей-то руки, но продолжал лежать без движения, боясь, что наслаждение, которое его переполняло, исчезнет. Потом чьи-то губы коснулись его губ. В порыве возбуждения Митяй перевалился налево и, оказавшись сверху, прижался к чему-то нежному, почти материнскому. Набухший желанием член, подался вперёд, и Митяй ощутил проникновение во что-то потаённое, запретное, но в тоже время открытое сейчас только для него. Спонтанные движения обрели, наконец-то, такую частоту колебаний, от которых перехватывало дыхание.
Петух кричал как резанный.
Митяй вскочил полусонный, кое-как соскочил с лестницы и, чтобы окончательно развеять остатки (эротического) сна, сунул голову в кадку с холодной водой.
Скотный двор ждал своего мокрого героя.
Первый делом Митяй подоил «Зорьку», которая в процессе отдачи молока недовольно крутила задом, так как Митяй торопился и не ласково дергал за соски. Затем очередь дошла до остального животноводства, каждой твари по порции вкусной жвачки.
Сам Митяй ел на скорую руку, наблюдая за тем, как отец с крестом нарезает круги вокруг дома. Мать приводила себя в порядок, одним словом женщина, стремящаяся ещё нравиться.
Наступил тихий час, когда каждый в семье делал то, что вздумается. Митяй сидел на чердаке и рассматривал послание, которое, как мы помним, являлось приложением к кукле.
«Интересная штуковина этот фольгированный листок, - размышлял Митяй.
– Если его смять в комок и отпустить, он распрямляется без складок и царапин. Если попытаться его разорвать, потраченных сил становится жалко, потому что он стойкий, как оловянный солдатик. Возможно, тайна его необычности, заключалось в цифрах и не понятных буквах. А ещё в рисунке».