Кукла
Шрифт:
Три дня пролетели незаметно, хоть и однообразно. К исходу третьего семинара Руслан, уже слегка одуревший от постоянного сидения, окончательно уверился в бесполезности своего нахождения здесь – обсуждаемые на конференции вопросы были обычными прописными истинами, не нуждавшимися в дополнительном освещении.
Чтобы как-то разбавить свое пребывание и побороть скуку, Руслан разыскал телефон Вадима, но линия была отключена. Собственно, он даже помнил его адрес, но из-за этих гребаных семинаров свободного времени оставалось совсем ничего.
На четвертый день, когда все занятия были окончены, он, наспех перекусив в «Ростиксе», решил заглянуть
Они были дома. Юркий старичок, троюродный брат матери, и его жена, расплывшаяся тетка с ярко накрашенными ногтями, которой запросто можно было дать и сорок пять, и все семьдесят.
Руслан вежливо отказался от предложенного кофе теткой и смородиновой наливочки – старичком и, перебросившись ничего не значащими дежурными фразами, уже собирался покинуть квартиру, как вдруг раздался телефонный звонок. Руслан уже стоял практически в дверях, прощаясь со старичком, который раз в двадцатый просил передать привет его родителям и раз, наверное, в пятидесятый уламывал составить ему компанию и «хлопнуть хоть две капли».
– Руслан! – позвала его из комнаты женщина (из-за своего чрезмерного веса она даже не выходила из комнаты, и телефон был у нее под боком). – Кажется, это вас, – немного растерянно сказала она. Впрочем, Руслан был растерян не меньше – кто его мог искать в этой квартире? Все, с кем он худо-бедно поддерживал отношения, были в курсе, что он давно живет в Штатах…
– Не разувайтесь, не разувайтесь, – суетливо протараторил старичок, видя, что он нагнулся, чтобы расшнуровать ботинки. Помедлив, Руслан прошел в комнату и взял трубку.
– Слушаю! – громко произнес он, все еще гадая, кто бы это мог быть.
В трубке что-то слабо похрустывало, такой звук получается от сминаемого пакетика с чипсами, и Руслан, решив, что тетка просто ошиблась, уже намеревался положить трубку, как с того конца провода донеслось до боли знакомое и вместе с тем ошеломляющее:
– Рус?!
Рус? Так его называли, если ему не изменяет память, еще в студенческие годы, и то лишь старые друзья-приятели. Клепа, Серый, Вадим… Череда смутных воспоминаний с неимоверной скоростью пронеслась в мозгу, но даже спустя двенадцать с лишним лет Руслан узнал этот голос. Вадим! Чертов son of a bitch! [4] Вот ведь совпадение!
4
Сукин сын (англ.).
– Вадик? – все еще не веря, что разговаривает со старым другом, которого не видел со студенческой скамьи, спросил Руслан.
– Он самый, – подтвердила трубка, после чего последовал приступ глубокого кашля, будто говоривший страдал бронхиальной астмой.
– Тебе крупно повезло, что застал меня здесь, – сказал Руслан, не зная, что еще следует говорить в таких случаях. Несомненно, нужно договориться о встрече, как-никак столько воды утекло!
Опережая его мысли, Вадим предложил пересечься. Руслан взглянул на часы:
– Знаешь что, давай не сегодня, старина. Завтра… скажем, часов в семь вечера, устроит?
– Угу, созвонимся, – отозвалось в трубке сквозь кашель.
– Я не мог тебе дозвониться.
– У меня нет те… (снова раздирающий кашель) …фона, я сам тебе звякну. Только номер скажи.
– Вадик, у тебя все нормально? –
– Лучше всех… Рус, ты помнишь свой мальчишник?
– Мальчишник? – переспросил Руслан, напрягая память.
– Рука, посмотри на свою ладонь.
Ему вдруг стало жарко, и он вопреки совету старого друга не стал смотреть на свою левую ладонь. Потому что он и так знал, что там. Узенький, едва виднеющийся шрам.
– Что-то случилось? – спросил он у Вадика, стараясь ничем не выдать своего волнения.
– Ты не забыл клятву? – прошептал Вадим. – Тогда, двадцать лет назад? Ну? Ты же сам резал!
Руслана словно мешком по голове огрели. Ему сразу стало душно, и он расслабил узел галстука.
– Завтра я тебе позвоню… – прошелестел голос Вадима.
Руслан задумчиво повесил трубку, торопливо распрощался с родственниками и ушел.
Рулик повесился ночью, и Никто видел это. Видел, и не сделал ничего, чтобы предотвратить трагедию. Хотя, если вдуматься – трагедия ли? Никто всегда считал, что в этом отношении были правы древние, утверждая, что смерть – это освобождение. Душа на небо, черви жрут стынущие бренные останки, кости рассыпаются от времени, их сушит ветер, поливает дождь, выжигает солнце, от них остается пыль, шелуха, их разносит ветер – пуффф! И все, прах к праху, от телесной оболочки ничего не остается.
Рулик был неудачником (как, впрочем, и все остальные в этом заведении). Настоящего имени его никто не знал, да это и никого не интересовало. Истинные имена оставались за порогом этого дома, они слезали, как старая змеиная кожа. Как только Рулика принесли сюда впервые, напичканного лошадиными дозами каких-то нейролептиков, Никто сразу отметил, что ему здесь не выжить. Рулик что-то кричал про несправедливый суд, про какой-то аффект, временное помутнение рассудка, а ночью безудержно плакал, мешая спать другим и вызывая только раздражение. Слезы здесь были роскошью – естественная влага организма очень ценилась, и плачущий объект здесь не вызвал никаких чувств и эмоций. Позже Никто узнал, что Рулик изнасиловал собственную шестилетнюю дочь, после чего задушил и распилил тело, спрятав останки на балконе. Дело было зимой, девочку объявили в розыск, вечерами он, обнявшись с женой, плакал (как сейчас), а ночью, вероятно, выглядывал на балкон, мол, все ли там в порядке, не шевелятся ли в сумке обрубки? Поиски несчастной крохи продолжались вплоть до весенней капели, пока спортивная сумка с расчлененным телом не начала благоухать. На суде вмиг поседевшая жена, рыдая, прокляла его.
Рулик смастерил из пододеяльника петлю, грубую и неуклюжую, как и его собственная жизнь. Перед тем как надеть ее на шею, он поймал блестящий взгляд Никто.
– Ты… ты не спишь? – дрогнувшим голосом спросил он. Никто безмолвно смотрел на него, и Рулик хрипло хихикнул:
– Да, я забыл, ты у нас немой. Немой, глупый старик, что ты тут делаешь? Что вы все тут делаете? Не хочешь ли последовать за мной, а? Никто, так ведь тебя все зовут?
Во сне заворочался Груша – толстый рыхлый псих, вечно расковыривающий себе нос до кровавых соплей, отчего его речь была гундосой, как у хронически простуженного. Рулик бросил испуганный взгляд на постель Груши, но тот повернулся на другой бок и уже сладко храпел.