Кукловод. Книга 2. Партизан
Шрифт:
— Ясно, Иван Викентьевич.
Вот и ладно, что ясно. А у него еще есть время, которое он может провести в кругу семьи. Пусть не своей. Но какое это имеет значение, если при виде детей у него становится тепло на душе, а прикосновения и забота Ирины доставляют удовольствие. Да, это не навсегда. Но…
Знаете, что такое курортный роман? Это, когда в омут с головой. И при этом оба знают, что все происходящее с ними — лишь иллюзия, которая совсем скоро развеется, как предрассветная дымка. Оба сознают, что просто играют, но при этом живут этой игрой, словно им жить
Именно это и происходило с Шестаковым, а вернее, с Шейрановым. У его подопечного вообще ничего в душе не было, кроме цинизма и брезгливости по отношению к бывшей подруге, превратившейся в обычную домашнюю клушу. Что же до Ирины… Вот она не играла, а искренне надеялась, что обрела свое счастье, утраченное много лет назад из-за юношеских бредней, бродивших в их головах.
Нда. Конечно, Шейранова подтачивало чувство вины, да и не в его характере было бросать своих близких. Угу. Полюбить Ирину по-настоящему он не полюбил, но и чужими ни она, ни дети для него не были. Ну да, у него есть возможность и время позаботиться о них, даже если Шестаков погибнет раньше срока. Не дело это — отворачиваться от близких. Эдак останешься один по жизни, с пустотой в груди…
Шестаков открыл глаза и сладостно потянулся, ощущая боль во всем теле. Но это боль — такая, сладостная. Ирина, узнав о его внезапном отъезде, буквально измотала его за ночь. Не сказать, что его это расстроило, мало того, несмотря на практически бессонную ночь, он чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. Вот только отчего-то тяжко подниматься с постели. Тело и болело, и одновременно стало ватным.
— Дядя Ваня!
— Дядя Ваня!
В комнату влетели дети. Шестаков, озарившись улыбкой и выставляя им навстречу руки, невольно взглянул на висящие на стене часы. Хм. Вообще-то для Сережи и Ани это неурочный час. В смысле, в это время они обычно спят. Не иначе как проделки Ирины. С кухни доносятся аппетитные запахи, хозяйка со служанкой колдуют у плиты, чтобы порадовать отбывающего перед дорогой, ну, и с собой собрать корзинку. Он собирался выйти в половине одиннадцатого и больше не возвращаться. Слишком много нужно еще успеть.
Шестаков все еще возился с детьми на кровати, когда раздался звонок телефона. В свое время подпоручик снял квартиру на окраине Киева, но при этом с телефоном, чтобы иметь какую-никакую связь. Конечно, местная телефонная линия — это не то что в его слое, но все же экономит время. Мелькнула надежда, что это не его. Уж лучше пусть Ирину вызовут в госпиталь. А то знаете, долгие проводы — лишние слезы.
— Ваня, тебя к телефону, — заглянув в спальню, сообщила Ирина с явно расстроенным видом.
— Кто?
— Твой вольноопределяющийся Ильин.
— Иду, — тут же отстраняя детей и сбрасывая ноги с кровати, ответил он.
Влезть в галифе. А то как-то неловко светить портками перед служанкой. Потом тапочки и быстренько в гостиную. Раньше телефон стоял в прихожей. Вернее, на стене висела эдакая громоздкая деревянная коробка с подвешивающейся на рычаг трубкой. Шестаков посчитал это неудобным и, избавившись от старья, приобрел
— Слушаю.
— Викентий Иванович, Елкин сбежал, — послышался голос Ильина.
— Как это могло произойти?
— Ну… Словом, Потапенко задержался у своей пассии, мы с Репиным решили, что я побегу по магазинам. Да только я деньги забыл. Вернулся, а Сергей без сознания. Кто же думал. С виду рохля и трус, а тут…
— Как Репин?
— Пришел в себя. Только шишка на голове.
— Не стошнило?
— Нет. Но шишка на голове знатная.
— Ясно. Значит, так, дуй на квартиру и ждите меня там. Отставить. Вручишь список и деньги Репину, пусть отправляется за покупками. Потом обратно на квартиру и ждет нас там. Ты и Потапенко сидите и ждите меня.
— Так его еще нет.
— К моему прибытию вернется, герой-любовник, йожики курносые. Ну а с вами будем разбираться потом.
Ну вот. Теперь не до пирогов. Поезд в два часа. Вагон, в котором поедут они и закупленное ими снаряжение, уже практически готов, и его подцепят к воинскому эшелону. Конечно, можно и отложить отбытие. Не бесплатно, конечно, все же простой вагона получится, а транспорта и без того не хватает. Но сроки определялись этим самым Елкиным, которого в самое ближайшее время могут снова закрыть «по вновь открывшимся обстоятельствам». А он был Шестакову нужен.
До управления жандармерии добрался довольно быстро. И слава богу, ротмистр Песков оказался на месте. Мало ли куда его могло занести по делам службы, а времени как бы нет. То есть совсем нет. Шестаков буквально чувствовал, как струится песок в песочных часах.
— Признаться, не ожидал вас снова увидеть, Иван Викентьевич. Вы, кажется, отбываете сегодняшним двухчасовым воинским?
— Собирался. Вот только у меня обозначились кое-какие проблемы. Елка сбежал. Огрел моего человека по голове, хорошо хоть не насмерть, и сбежал.
— Елка? Признаться удивлен. Никак не ожидал от него такой прыти.
— Мы тоже. Но, как видно, он решил, что терять ему нечего, а в подобной ситуации человек способен на многое.
— А вы рассказали, для чего он вам понадобился?
— Только в общих чертах, но, должно быть, он все же принял нас за шпионов.
— Угу. Тогда все складывается. С политическими или урками ему еще светит каторга. А вот связь со шпионами — виселица. Тут уж без вариантов.
— Родион Константинович, мне больше не к кому обратиться.
— Я понял. Есть у меня один знакомый из сыскной полиции. Сомневаюсь, что хоть кто-нибудь знает киевскую шушеру лучше его.
— Состоит у вас на связи?
— Верхолетов? Я вас умоляю, как бы мне не оказаться у него на связи, — ротмистр снял трубку и, дождавшись ответа на том конце провода, приказал: — Немедленно свяжитесь с коллежским секретарем Верхолетовым из третьего полицейского участка и передайте, что я просил зайти ко мне и что просьба безотлагательная.
— Вот так и приходится работать, все больше упрашивать и уговаривать, — положив трубку на рычаг, произнес ротмистр.