Куклы Сатила. Разработка сержанта М
Шрифт:
Сатил так и не научился не замечать сладковатого запаха морга, поморщился:
— Да это я так… если б вашу девушку… или мою…
Лоудер еще раз перепроверил в записях место и время наступления смерти, сказал, что отождествление личности по фотоснимкам скорее всего удастся, лицо сохранное, не понадобится ковыряться в зубах и челюстях или реставрировать ушные раковины — адова работа.
Сатил кивал, внезапно вспомнил растерянного Стока, предположил:
— А может, она сама?
Лоудер не доставал ногами до пола — младенец, ожидающий еды,
— Направление движения режущего предмета, в данном случае ножа, исключает возможность нанесения раны рукой покойной. Да и рана всего одна, чаще, если человек сам себя, то… — Лоудер спрыгнул со стула, прикрыл лицо убитой простыней. — Чаще множественные раны в доступных местах, не глубокие, так, поверхностные разрезы кожи, а здесь сквозная дырища.
— Значит, не сама?
— Исключено. — Лоудер развел руками, смущаясь, что не оправдал ожиданий лейтенанта.
Сатил направился к двери: собачья работа, а уж у Лоудера и вовсе ужас.
Будто оправдываясь, Лоудер крикнул в спину уходящему:
— Судя по потекам крови, она спала калачиком, на боку то есть, подобрав ноги, когда все произошло.
— Потеки крови? — Сатил замер. — На одежде? Она что, спала в пижаме?
— Нет, голая. Я говорю о следах крови на теле.
Сатил вздохнул: его раздражало, когда выяснялось, что люди спали голыми.
Сток отрицал убийство: нож ваш? Мой! Отпечатки на его рукоятке ваши? Мои! Вы его всадили в шею неизвестной?.. Молчание, и потом: она неживая была, понимаете?
Сатил скрипнул зубами, повернулся:
— Док, вы слышали, чтоб мужчины проводили ночи с неживыми женщинами?
Лоудер чувством юмора не отличался:
— Извращенцы, вы имеете в виду?
Сатил не стал объясняться, притворил за собой дверь: какие, к чертям, извращенцы! Самые обычные мужики, вроде этого Стока. Доктор Вейцман уже дал заключение, правда, предварительное: вменяем, никаких отклонений от нормы. Еще вместе посмеялись: кто же знает, что такое норма.
Сатил перебежал в кафе напротив, заказал бутерброд с креветками, сыром и овощами, бутылку безалкогольного пива, чашку кофе. Мисс Рэмптон нашла его, когда лейтенант дожевывал корочку в тминных зернышках, обильно политую горчицей. Глаза мисс Рэмптон выпрыгивали из орбит. Розовый ротик кривился.
— Он сказал… он сказал… этот Сток сказал, что…
Полгода назад… Сток сидит напротив Патрика Эмери. Сток плохует — отвергли в очередной раз. Конечно, ушла не первая привязанность Стока, не вторая и не третья, но… из числа малых, средних и больших романов Сток только три раза привязывался всерьез, и каждый раз его бросали. Второй раз — четыре года назад, едва оправился, и вот… Патрик пытался утешить, не хуже Стока понимая: попытки смягчить утрату никчемны, каждый съедает свою порцию дерьма в одиночку. Патрик говорит и говорит, Сток не слушает: рухнули шаткие построения, все возводилось на песке; Сьюзн ушла зло, выпалив обидные слова, не пощадив Стока, наслаждаясь его унижением; он
Патрик не играл в участие. Сток видел огорчение друга, но стена непонимания не истончалась, напротив, слова Эмери долетали издалека, становились едва слышны; чем больше пил Сток, тем быстрее бежала подогретая выпивкой кровь.
После ухода Сьюзн Сток жил как механизм: утром вставал, отправлялся на работу, возвращался с работы, ел — скорее заправлял себя горючим, — спал, не читал газет, не включал телевизор, редко подходил к телефону, дни походили на белые страницы книги без текста, похожие одна на другую пустотой.
С Эмери Сток встретился после разрыва со Сьюзн в третий, а может, и в четвертый раз… Сток не помнил, мозг обратился в вату, катышки ваты забили уши, похоже, объявились и в ноздрях — дышалось тяжело. Сток видел губы Эмери — прыгают, как червячки, извиваются, и… ни звука. Эмери дотронулся до руки друга, ватные пробки выпрыгнули из ушей, Сток услышал:
— Не надо отметать с порога. Заедем в одно место. Посмотрим… тебя ни к чему не обязывает…
— Что не обязывает? — попытался прервать Сток.
Эмери — ладно скроенный парень, уверенность сквозила в каждом жесте, особь, настроенная на выигрыш, каждому со стороны заметно: Сток тянулся к Эмери, как и положено человеку не слишком хваткому, предпочитающему отступление сражению.
Друг вытер губы-червяки салфеткой:
— Поедем… увидишь, только не психуй, я от души, в твоем положении не знаешь, за что и хвататься. Вдруг полегчает?
Вата снова заполнила уши, забила нос, Сток отхлебнул и, желая проверить, слышит ли самого себя, выдавил:
— Отчего… полегчает?
— Да так… — Эмери хмыкнул, поманил официанта, предостерегающим жестом дал понять Стоку, что и сегодня, как и во все вечера после ухода Сьюзн, платить Стоку не понадобится.
Эмери подбросил Стока к дому, расположенному на холме сразу за мостом Золотая Струна в месте, где Шнурок впадал в Большую реку.
— Может, завтра заедем туда? — вместо прощания поинтересовался Эмери.
— Пока, — прошептал Сток, холодея от надвигающейся пустоты в квартире.
Эмери подтолкнул друга в спину, плюхнулся в машину и, не разворачиваясь — решил ехать не через мост, — а раскрутившись по привокзальной развязке, рванул в темноту.
Три дня Эмери не звонил. Сток поднимался утром, а дальше будто включался автомат: душ, бритье, чашка кофе, машина, работа, снова машина, дом и… пустота в доме. Вечерами отверженного несло из четырех стен. Вверх по течению Шнурка Сток обнаружил забегаловки, о которых и не подозревал, и даже два вполне приличных ресторанчика. Сток за рулем не слишком опасался налететь на полицию, будучи под градусом, — чувство опасности притупилось. Бог миловал, зная, что Сьюзн ушла и бедняге и без того досталось.