Куколка
Шрифт:
Женщина устало вздохнула. Маленькая, пухленькая, средних лет, в строгом платье с воротничком под горло, она могла бы быть привлекательной — в другое время и в другом месте. На Сечене ценили здоровую плотскость. Пышки-глупышки, толстушки-хохотушки хвастались более обширной коллекцией кавалеров, чем их ослепительные подруги — длинноногие и высоченные королевы красоты. Вряд ли гематрийка числилась в глупышках, а в хохотушках — тем паче, но все же…
Увы, в данном случае женственность терпела сокрушительное поражение. Не всякому кавалеру по сердцу, сидя рядом с предметом
— Я готова убить вас, профессор. Своими руками. Но…
— Спасибо на добром слове, госпожа Дидье, — шутовски раскланялся профессор.
— Но допустить самоубийство, — продолжила госпожа Дидье, пропустив «благодарность» мимо ушей, — под видом эксперимента? Увольте, не могу. Это для вас переоборудовали «Жанетту»? Челнок напичкали автоматикой, будто жареного гуся — яблоками…
— Чушь! Бред воспаленного мозга! Я не хочу слышать эти архиглупости! А если даже и для меня, то какое ваше дело?!
Вот у профессора Штильнера не с логикой, так с восклицательными знаками все было в порядке. Большие, жирные, честные. За такие восклицательные знаки, подумал Лючано, судья дает срок, не вслушиваясь в доводы защиты.
— У вас есть лицензия пилота?
— Эмилия Лукинична! Обижаете! Я — космобестиолог!
— Вы — космобестиолог-теоретик. Если угодно, выдающийся теоретик. Гениальный. И совершенно не умеете врать. Спрашиваю еще раз: есть лицензия или нет?
— Есть. Я прошел трехмесячные курсы по пилотированию.
Штильнер принял гордую позу. И зря.
— Ясно. Кандидатский минимум. Класс «G-прим», орбитальные полеты. Третья категория сложности. Взлет и посадка — на автопилоте. Вы собрались полюбоваться Сеченем с орбиты?
— Почему сразу — с орбиты? И потом, Аркадий Викторович не откажет послать со мной Данилу…
— Какого еще Данилу?
— Данилу Бобыля, своего личного пилота.
— Крепостного? Ну да, конечно… Очень удобно — барин велел, и Данила летит, ничего не спрашивая. Сгинет — тоже не беда, Мальцов найдет себе нового. Ах, профессор, воля ваша, но я бы рекомендовала графу высечь вас на конюшне. Для вразумления. В древности это считалось самым популярным наказанием в здешних краях…
«Высечь на конюшне?» — издалека переспросил Лючано.
Его — младшего экзекутора, практика, не слишком образованного по части истории пыток — заинтересовала экзотическая идея. К сожалению, оба собеседника не обратили на Тарталью никакого внимания. Движения Штильнера и гематрийки, которую профессор именовал Эмилией Лукиничной, замедлились, а там и вовсе остановились. За окном, в вечерней мгле, над приземистым двухэтажным корпусом всплыл и начал мерцать объемный люминофор «ЕЕЩУДЯРГ». Вскоре мерцание застыло, превратясь в ровное, желто-голубое свечение.
Лючано долго смотрел на эту абракадабру, мучаясь догадками, пока не сообразил, что слово будет правильно читаться не отсюда, из кабинета, а снаружи, со стороны трассы, проходящей за корпусом.
«ГРЯДУЩЕЕ».
Евгенический центр на Сечене.
Любимое и,
Было даже слегка обидно. Жизнь и без того сложна, чтобы впридачу смотреть по ночам такие сны — весточки из прошлого. Тарталья предпочел бы что-нибудь эротическое, или комедию. Он пролился сквозь кабинет, сквозь окаменевший сон, не ощущая собственного тела, и сконцентрировался между письменным столом и шкафом, битком набитым инфокристаллами и мнемокапсулами. От его действия все пронизала дрожь, и дело сдвинулось с «точки замерзания».
Надпись «ЕЕЩУДЯРГ» за окном опять замерцала.
Правда, мелкий эпизод — миг-другой, не более — явно выпал из цепочки событий. Профессор Штильнер в данный момент стоял не у подоконника, как раньше, а у диванчика в углу, словно только что вскочил с него в негодовании. Гематрийка же без стеснения расположилась за профессорским столом. Двумя пальчиками она держала расстегнутый футляр из квазидермы с тиснением.
— Ну, знаете… — с нескрываемой брезгливостью сообщила Эмилия, изучая добычу. — Всякое ожидала, но это… Хоть бы спрятали, что ли, от посторонних глаз?
Штильнер в гневе замахал руками, желая возразить, дать укорот нахалке, и не в силах от ярости произнести хоть слово. Лишь спазматический кашель клокотал в горле. Наконец он угомонился, плюхнулся на диван и тщательно промокнул вспотевшую лысину платком. Лицо профессора сделалось утомленным, несчастным. Чувствовалось, вранье дается ему с огромным трудом, вызывая физическое недомогание.
«Хотел эротики, малыш? — усмехнулся маэстро Карл. — Получи и распишись…»
«И комедия не заставила себя ждать», — подвел итог Гишер.
Лючано понимал гематрийку. Предмет, извлеченный Эмилией из футляра, не предназначался для демонстрации в приличном обществе. Разве что в «мягких» порно-фильмах, для семейного, так сказать, просмотра. Вагина из губчатой самоувлажняющейся микропорки с мобильными нано-стимуляторами, семясборник-консерватор, и отдельно — медальон-носитель с плесенью куим-сё. Запись «Тайных грез» или сериала «Новенькая из 10Б». Этой штукой пользовались в донорских пунктах при сдаче мужского семени в банк, или для анализов. Но большей частью «мамочку» — мастурбатор «Lady blue», в комплекте виброяйцо для дополнительной стимуляции — облюбовали одинокие, застенчивые неврастеники, испытывающие трудности с сами знаете чем.
— Вот, — еле слышно буркнул профессор, — теперь вы без спросу роетесь в моем столе… Постыдились бы! А это, между прочим, совсем не то, что вы думаете. Это, знаете ли, оборудование. Да-с, оборудование! Необходимое для эксперимента. Думаете, легко мне было спрашивать «мамочку» у продавщицы? Чуть со стыда не сгорел…
Холодные, бесстрастные глаза гематрийки в упор смотрели на Штильнера. И Тарталья готов был поклясться, что в самой глубине, на дне, в тайном омуте, поблескивают знакомые искорки. Женщины так глядят на своих мужчин, оставшись с ними наедине. На пожилых, лысых, смешных мужчин, зачастую еще не выяснивших, что они — свои.