Кукольник. Куколка. Кукольных дел мастер
Шрифт:
Для больных имелся лазарет – также полностью автоматизированный.
«Режим № 2» предусматривал выход заключенных из камер. Общая столовая, три спортивных зала, прогулки в трех оранжереях (строго по расписанию). Этот режим предусматривал как наличие на «Шеоле» людей-охранников, так и их отсутствие. ЦЭМ и дубль-система управлялись с заключенными, получившими ряд дополнительных свобод, не хуже, чем пастушьи субмарины – с сельдевыми косяками. Раз-два, подъем, зайти-выйти, занять места, прогулка окончена, вернуться в камеры, отбой…
– У каждого свой страх, – бормотал
Толстый Ува был счастлив в «Шеоле».
Он не мог оценить злую иронию шутника из ДИНа, давшего пересыльной тюрьме такое название. «Дом вечного покоя», «Царство мертвых», «Великая могила» – исследователи взахлеб спорили о верном толковании слова. Ува ничего не знал об их спорах. Скажи ему кто-нибудь, что в мистический Шеол нисходят, спускаются, а в пенитенциарный «Шеол» – возносятся, так он и юмора бы не понял. Что тут смешного?
Покой, он и есть покой.
Счастье.
Ночами Ува молился доброй богине Афсынах о пожизненном заключении в здешнем раю. Тюремный шаман, иначе – священник, «человек котла», как Ува тайком звал всех, проповедовавших загадочные «высшие ценности», подарил ему образок с красивой женщиной. Вне сомнений, художник изобразил Афсынах: печаль в глазах, слезинка на щеке, сияние вокруг головы… Уванникян Кимчичан, заключенный номер 62, кланялся богине и просил о милости.
– Замолчи, – ругался сосед по камере. – Дай поспать!
Тогда Ува просил шепотом.
Позже он уверился: в том, что произошло с «Шеолом», виноват он и только он – Толстый Ува, грязный дикарь, достучавшийся до милосердного божества.
Все началось с головной боли. В виски словно забили по раскаленному гвоздю. Сосед лежал на койке, зарывшись лицом в подушку, и хрипло стонал. Ува кормил его с ложечки, насильно: без еды можно умереть, это знает каждый. Действовал «режим № 1»: живой начальник тюрьмы отсутствовал, охрана – тоже. Очутиться в одной камере с покойником, умершим от голода, Уве не улыбалось.
Он боялся мертвецов.
Ему ведь никто не объяснил: мертвого заберет кибер-тележка.
Заключенные корчились в «тет-а-тетках», «транзитках» и «одиночках». Многие полагали, что причина боли – в неисправности ЦЭМа. Попытка реструктуризации психики, подавление центров агрессии, наказание не пойми за что – догадки высказывались самые разные. К сожалению, они были одинаково далеки от истины.
Девять часов пытки, и Королева Боль оставила «Шеол».
Наступил час галлюцинаций. Заключенные плясали и пели, рыдали и читали длинные монологи. Кое-кто впал в детство, кое-кто ненадолго выжил из ума. Камеры заполнились неожиданными, зачастую удивительными персонажами. Звезды эстрады, президенты, герои дешевых сериалов; великие люди прошлого, адмиралы флота, шлюхи, беспечальные растения… Каждый нашел себе подходящую шизофрению. В частности, Толстый Ува ощутил себя шаманом Хум-Кыкватом, победителем злых духов-кэле. Он связывал кэле, одного за другим, распирал им пасть крепкой палкой и лил туда освященные помои.
Духи корчились в муках, радуя Уву.
Шестьдесят минут – и безумие без видимых последствий убралось прочь, вслед за Королевой Болью.
Эти десять часов доставили приличный «головняк» – правда, вызванный иными причинами – диспетчерским службам космопортов Южного Триалета. Пенталет-II, непригодная для жизни планета, на орбите которой располагалась тюрьма, вдруг стала центром опасного для полетов сектора. Флуктуации высших классов, иначе говоря, пенетраторы, объявились неподалеку от «Шеола» – роились, что ли?! – и количество их превышало разумную статистику в десятки раз.
– Как мухи на дерьмо! – заявил остроумнейший из диспетчеров.
В определенном смысле он попал «в яблочко».
Обычно пенетраторы не ходят стаями. Флуктуации этого типа – одиночки. Напрочь забыв о судьбе орбитального узилища, гори оно синим пламенем, яйцеголовые мужи Триалета кинулись наблюдать за уникальным явлением. Рейсы отменялись и переносились, в спешке рассчитывались новые маршруты, готовились к взлету «Ведьмаки»-чистильщики – а профессора с академиками дурели от обилия новых данных.
На их глазах формировалась «кротовая нора»: свеженькая, с пылу с жару червоточина континуума. А уж что творилось с излучением Куклера – испусканием виртуальных частиц на границе горизонта событий – вообще не поддавалось воображению. Замеры обещали в будущем сотню монографий и дюжину премий Лаутхаузена.
«Сингулярность в тоннеле возникшего объекта, – записал в блокноте член-коррреспондент местной АН, поскуливая от радости открытия, – всё-таки существует, однако информация в неё не попадает. Материя уходит в сингулярность, а информация – путём квантовой телепортации – отпечатывается на…»
Закончить свою общепонятную мысль он не успел.
Как раз в эту минуту, когда восторг деятелей науки достиг апогея, «Шеол» провалился в червоточину и сгинул. Следом за тюрьмой убрались восвояси пенетраторы. «Ведьмаки» никуда не взлетели, космопорты вернулись к обычному расписанию; позднее вышел ряд зубодробительных статей о «социализации флуктуаций». Куда забросило тюрьму, никто так и не выяснил. Для очистки совести были предприняты розыскные действия, которые завершились пшиком.
– Жаль, – сказал Адольф Штильнер, известный космобестиолог, руководитель евгенического центра «Грядущее», узнав из новостей о происшествии. – Следовало бы найти. Уверен, блудная кутузка обретается сейчас в интереснейшем месте…
Штильнеру нельзя было отказать в прозорливости. «Шеол» вынырнул из червоточины в такой глуши космоса, далекой от обитаемых миров и пробитыхтрасс, что это само по себе представляло интерес. Вскоре тюрьма вернула себе славу «дерьма», влекущего «мух» – флуктуации высшего класса, организаторы «побега на рывок», нашли «Шеол» быстрее ДИНа Южного Триалета. Оставим «социализацию» на совести ученых, но определенное взаимодействие пенетраторов наблюдалось невооруженным глазом.