Кукольник
Шрифт:
Джонатан повертел голову в руках, улыбнулся, подошел к шкафу, открыл его и поставил голову на полку — как раз между бюстами Цезаря и Декарта. Это было чертовски странно, но она ему нравилась!
Первым делом шериф Айкен вытащил тело из тростниковой кипы и, стараясь не слишком испачкаться вездесущим липким соком, тщательно обыскал его. Дешевый табак, даже не табак, а так, мусор из молотых стеблей, фляжка неочищенного тростникового рома, старый складной нож, два серебряных доллара и, наконец,
Айкен развернул их, и в горле пересохло. Бумаги были выписаны на имя Оскара Мак-Коя.
«Черт!»
Это определенно был ирландец — один из многих тысяч, подавшийся сюда с Севера в поисках работы. Обычный бродяга. Шериф представил себе, как будет оправдываться перед мэром, и зябко поежился.
«А что, если бумаги украдены?»
Шериф прикусил губу и устало опустился на землю рядом с трупом. Как значилось в объявлении, беглый мулат по имени Луи Фернье был столь же белым, что и самый белый мужчина.
«А если это и есть Луи Фернье? — спросил он себя и сам же ответил: — А собственно, почему бы и нет?»
Шериф обхватил колени руками, склонил голову и задумался.
«Привезти на опознание мсье Леонарда де Вилля? А если он его не опознает?»
Тобиас Айкен вдруг почувствовал себя бесконечно усталым. И ни снова ехать в Луизиану, ни объясняться с мэром по поводу очередного трупа ему уж совсем не хотелось. А между тем расследование убийства сэра Джереми Лоуренса следовало завершать.
Шериф, кряхтя, откинулся на спину, заложил руки под голову и стал смотреть в спокойное, уже начавшее приобретать сумеречный фиолетовый цвет небо.
«А какая, собственно, разница? — внезапно подумал он. — Да будь он хоть кто — мулат, белый, — он мертв и ничего уже никогда не скажет, а значит, и оправдаться не сможет!»
И как только шериф это осознал, он привстал и кинул сразу же повеселевший взгляд на распростертое рядом тело.
— Надо же, как на белого похож! Чертов ниггер!
Весь вечер Джонатан не находил себе места. Снова и снова пытался он заняться чем-либо иным и снова и снова возвращался к голове, открывал гладкую дверцу орехового шкафа и смотрел на самый необычный предмет, какой только попадал ему в руки. Голова буквально притягивала его.
Уже спустя час он стал осознавать, что определенно испытывает к этой голове необъяснимую симпатию. Ту самую, описанную античными мудрецами, природную симпатию, что притягивает тяжелые тела к земле, а легкие — увлекает в невесомый эфир. Ту самую, что направляет корни растений к воде и заставляет поворачиваться вслед за солнцем цветок подсолнуха. И это было странно.
Джонатан понимал, что между черным и белым скорее должна существовать антипатия, подобная антипатии света и тьмы или даже подобная антипатии воинств ангелов и бесов. И вот здесь что-то не сходилось.
Возможно, все дело было в том, что они оба были людьми.
Если бы между черными и белыми существовала присущая некоторым природным телам и многократно описанная древними мудрецами антипатия, они бы ненавидели один другого, как дуб ненавидит картошку, а виноград — маслину, и просто не могли бы находиться на одной земле. Но они не просто находились рядом — они служили друг другу! И раб обрабатывал землю для своего господина, а господин кормил своего раба и заботливо укрывал его от зимнего холода под своей крышей. Черные и белые были буквально созданы друг для друга! Так же, как и все симпатизирующие друг другу тела.
Джонатан взволнованно заходил по комнате. Он впервые рассматривал эту проблему столь философски. А что, если эта связь распространяется еще глубже, подобно связи между волчьим корнем и глазами человека? Ведь общеизвестно, что Господь дал самое прямое указание на благотворное действие волчьего корня для глаз, создав его цветы в виде маленьких черных шариков, помещенных в подобные векам белые оболочки.
Нет ли в черной коже и выпуклых губах, коими наделен каждый негр, Божьего знака, прямого указания на его особое положение вечного спутника белого человека? Подобно тому, как по линиям руки каждый изучивший науку хиромантию с легкостью прочтет, будет ли обладатель этой ладони счастлив браком и сколько детей пошлет ему Господь.
Джонатан взъерошил рукой непокорные рыжие волосы, кинул еще один взгляд на поощрительно улыбающуюся ему голову и сел в кресло, изящно подперев горячий лоб ладонью. Он знал, что знаки должны быть. И даже то, что Господь послал ему этот странный подарок, должно иметь свой особый, небесный смысл. Ведь именно в предмете, в конечном счете, и материализуется мысль и воля — и человечья, и Божья.
Шериф Айкен встретил вернувшихся ни с чем полицейских на дороге. Указующе махнул рукой в сторону подготовленных к погрузке тростниковых кип и спустя несколько минут уже демонстрировал им распростертое на земле залитое кровью тело.
— Не смотрите, что выглядит как белый, — тихо произнес он. — Это мулат. Из Луизианы. Тот самый, что убил сэра Джереми.
— Вы уверены, шеф? — настороженно спросил старший наряда.
— Абсолютно, — кивнул шериф. — Мы еще и награду за него получим — двадцать пять долларов. На всех поделю, никого не обижу.
— А как же документы? Тут же написано: Оскар Мак-Кой.
— Украл у кого-то… — отмахнулся шериф. — Меня еще в Луизиане предупредили, что этот беглый — сущий сатана! А он к тому же еще и грамотный был.