Кукольных дел мастер
Шрифт:
Но самым ужасным оказалось не это.
В центре алтарной комнаты стояла узкая и длинная клетка, свитая из живых змей. Нечистое в чистом; плевок в глаза обычаям. В клетке бесновался монстр: тело, собранное из рыхлых комьев, конечности в виде лиан с пятипалыми ладошками. Гнилой картофель в сыром подвале безумия. Монстр рвался наружу, клетка не пускала. А пятеро михрянцев, не в силах остановиться, били ногами по кошмарному узилищу.
Их кусали змеи. Их жгли лианы, высунувшись между гибкими «прутьями». Горела одежда, вспыхивала обувь. От чада было трудно дышать. Брызги крови пятнали тела михрянцев. Как заведенные,
— Бежим!
Вопль сработал спусковым крючком, швырнув несчастных прочь.
Глава четвертая
Кукольных дел мастер
Тьма без звезд.
Тьма — это хорошо. Спокойно. Рождаться и умирать лучше во мраке. Особенно если ты — не дитя, и не роженица, а скорлупа. Треск, мелкие осколки летят во все стороны, притворяясь звездами, которых нет…
Конец.
Я видел себя в «волшебном ящике». Себя-нынешнего, себя-здешнего. Жизнь сошлась в точку. Значит, пенетратор, дитя мое космическое, двинулся на волю. С вещами на выход. Прощай, бывший огрызок. Веселой тебе судьбы. Сломанная кукла, я остаюсь лежать на краю сцены. Помахал бы вослед рукой, да нити ослабли.
Ты плачешь, младенец?
Ты визжишь?
Запредельный визг пронизывает тьму насквозь. Ломит зубы, словно во рту вместо слюны — ледяная вода родника. Серебряная запятая возникает в темноте. Летит по параболе, садится, гаснет. Перестает визжать. Перед «что» всегда ставится запятая…
— Борготта! Очнитесь!
Что?!
— Борготта! Чтоб ты жил сто лет!
А слышится: «Чтоб ты сдох!» Это какая-то ошибка. Я уже сдох.
Можно ничего мне не желать.
— Борготта! Ты слышишь меня?
— Слышу.
— Сесть можешь?
— Могу.
Когда хозяин приказывает, раб подчиняется. Хозяин? Фигушки. У меня нет хозяина. Я — свободный человек. Свободный мертвый человек. Захочу и сяду. По своей воле.
— Дайте ему воды, господин советник. Вот фляга.
По лицу текла вода. Лючано сидел в траве, ошалело вертя головой. Тьма рассеялась без остатка. Ослепительная Даста летела в зенит, как шар в боулинге, пущенный умелой рукой. Из-за восточных холмов за шустрой супругой приглядывал ревнивец-Йездан, выбравшись наружу до середины и почесывая косматую грудь.
«Сколько времени ты здесь провалялся, малыш?»
«Не знаю, маэстро. Вряд ли долго…»
Напротив, мрачней тучи, расположился Гай Октавиан Тумидус. Точная копия офицера, символа имперской мощи во плоти, каким Лючано увидел его впервые, выйдя на связь с клиентом из отеля «Макумба». Орлиный нос, волевой подбородок, льдистые глазки. На левой скуле — косой шрам. Помпилианец был в форме: китель оливкового цвета, в петлицах — пучки молний.
Фуражку Тумидус держал на коленях.
— Борготта, вы немедленно подпишете мне отказ от претензий, — без предисловий сказал легат, снова переходя на «вы». — А потом умирайте, сколько угодно. Если хорошенько попросите, могу вас застрелить.
— Кто этот человек, господин советник? — спросили из-за спины Лючано.
Легат вздохнул.
— Это не человек. Это гвоздь в моей заднице. Извините за грубость, госпожа ат-диперан.
— Ат-диперан — это имя?
Если б Тарталья знал, зачем задал дурацкий вопрос, он был бы умнейшим существом в Галактике.
— Не ваше дело, — ответили из-за спины.
— Звание, — сказал Тумидус. — Дивизионный комиссар, член Военного совета армии.
Нет, все-таки легат сильно изменился.
— Я жив?
Второй вопрос по глубине мудрости соответствовал первому. Вместо комментариев к очевидному Тумидус достал из-под фуражки планшет и кинул его отставному покойнику. В планшете уже был предусмотрительно создан новый документ.
— Вот стилос. Пишите. И не вздумайте коверкать почерк! Знаю я вас…
— Что писать?
Ситуация граничила с безумием.
— Я, Лючано Борготта… приложите палец к идентификатору!.. ага, хорошо. Теперь дальше: находясь в здравом уме и трезвой памяти, будучи свободен в полном объеме, сознавая последствия своих действий…
— Не гоните!.. я не успеваю…
— …отказываюсь от всех персональных претензий к Гаю Октавиану Тумидусу, как то: физических, психических…
— …физических… Как вы меня нашли, Гай?
— В списках. Вы числились в составе спортивной делегации. Не отвлекайтесь! Моральных, материальных и прочих…
— …материальных… Я не про списки. Как вы нашли меня здесь, в степи?
— Летел гнать ваших спортсменов поганой метлой, — в голосе легата пробились прежние командные нотки. — Смотрю, на обзорнике — драка. Ну, раз бьют, значит, наверняка Борготту. Дал увеличение: так оно и есть. Пошел на снижение, а эти герои разбежались. В смысле, разлетелись. У них монолёт был. Не гнаться ж мне за ними? Там, в начале, где ваша фамилия, добавьте в скобках: (также члены моей семьи, наследники и полномочные представители)… Добавили?
— Добавил.
— Поставьте число и распишитесь.
— Есть.
Лючано поднял взгляд на Тумидуса и оторопел. Перед ним сидел человек, достигший предела мечтаний. Лед глаз подтаял по краям. Квадратный подбородок слегка дрожал. Ноздри орлиного носа трепетали, словно легат страдал отсутствием обоняния — и вдруг унюхал, как пахнет степь.
— Этого не может быть, — сказал помпилианец. — Я не верю.
— И я не верю, — согласился Лючано.
Он не понимал, почему остался в живых. Клетка из змей, и пенетратор, рвущийся на свободу. Видения пришли к финишу родов, порвав ленточку «здесь и сейчас». Волшебный ящик рассыпался в прах. И тем не менее: малыш, ты сидишь на травке, дружок, флуктуация свернулась кольцом внутри тебя, неудачник, ты еще коптишь небо…
«Вживется — станет тобой. Вырастет — уйдет».
Пенетратор вырос, но не ушел.
«Я на планете не вхожу-выхожу. Не мой… моя… стихия? Вещество. Вяжет».
Птица Шам-Марг знала, что говорит. Выход из носителя на поверхности планеты грозил гибелью треклятому огрызку, развившемуся до полноценной флуктуации! Стопроцентной гибелью! Роженица умерла бы, но и ребенку не жить. Лючано представил, каких усилий стоило «младенчику» не родиться в отведенный срок, и содрогнулся. Беснуясь в клетке, монстр вовсе не пытался разрушить темницу. Он всеми силами защищал скорлупу родного яйца; спасал хрупкий кокон и от агрессоров, и от собственного рождения, воюя на два фронта.