Куликовская битва. Поле Куликово
Шрифт:
– Нас проверяли кметы из московской сторожи, они оставили нам оружье, - сказал Мишка.
– Ей-бо, начальник, с добром мы.
– Ты не божись всуе, - проворчал Бастрык.
– Што воинска сторожа вас проверила, то мне плевать. Мы стража городская, и порядок у нас свой. Хотите в город - сдайте оружье.
Молодой скуластый десятник что-то отрывисто приказал, и воины начали отстегивать саадаки, снимать мечи, ножи и булавы. Тронули коней. Мишка начал оживленно рассказывать о дороге, но Бастрык угрюмо отмалчивался. Он не сомневался, что задержал нахальных лазутчиков, которые, может быть, задумали убить
Через сумеречный город проехали спокойно, затворили подворье, поставили лошадей в конюшню. Ордынцев накормили, велели стелиться в большой клети с крепкими запорами. Федька вызвал к себе толмача Мишку и десятника, остальных же, едва они улеглись, велел запереть и выставить стражу. Он решил немедля вырвать у лазутчиков признание, чтобы утром прийти к тысяцкому не с пустыми руками… Сидя за дубовым столом в купеческой горнице, Федька встретил вошедших грубым вопросом:
– Теперя правду сказывайте: зачем шли в Коломну?
Мишка растерялся.
– Да мы ж правду сказали, боярин: с вестью от князя Есутая. Это вот Есутаев сын.
Слово "боярин" сладко отозвалось в Федькиной душе, однако не дал себе отмякнуть.
– Сын ли, брат - меня то не касается. Пусть скажет, с какой вестью.
Иргиз, выслушав, скользнул по Бастрыку равнодушным взглядом, отрывисто произнес несколько слов.
– Он говорит: ему велено отвечать лишь самому государю.
– Скажет! У меня не такие сказывали.
– Да ты што, боярин? Вот те крест - с добром он. Есутай-то ушел ведь от Мамая, может, он еще к нам придет.
– Ты не бреши, толмач. Скажи: не признается - шкуру спущу…
Иргиз усмехнулся, коротко ответил:
– Я знал - так получится. Но говорить буду Димитрию.
– Добро же, - прошипел Бастрык.
– Ну-ка, молодцы, сымите с него сбрую-то.
Двое стражников подступили к десятнику. Едва он понял, что его хотят раздеть, оттолкнул обоих с такой силой, что они отлетели к столу. Тогда на него кинулись все четверо, бывшие в горнице, сбили с ног, заломили руки. Иргиз начал визжать, но ему заткнули рот тряпкой.
– Што вы делаете?!
– закричал Мишка.
– Наш он, наш!..
– Молчать!
– рявкнул Федька.
– Пикнешь еще - выпорю.
С Иргиза сорвали панцирь и отшатнулись: на груди его была спрятана небольшая русская икона. В свете свечей радужно засияли прозрачные камни в серебряном окладе. Федька вначале тоже опешил, но быстро нашелся:
– Ага! Небось церкву ограбил? У, нехристь поганый! Дайте-ка ее сюды, мужики.
Взял икону, и руки его затряслись. По камням он узнал чудотворную из нижегородского собора, которую видел много лет назад. Настоящий купец, хотя бы раз увидев такие камни, не забудет их до смерти. Однако сама икона была ценнее украшений. Тот, кто вернет ее церкви, получит не только изрядную мзду, но и такую почесть, при которой не нужно будет и великокняжеское покровительство. Сдерживая дрожь, отер оклад рукавом, всмотрелся в тусклый лик богоматери - не ошибиться бы! Нет, камни настоящие, и такими простой образ не украшают… На стол кинули тяжелый кошель, жадные взоры стражников были теперь прикованы к нему. Отложив икону, Федька развязал кошель, высыпал монеты на стол.
– Эва! Собрался людишек наших подкупать золотишком?
Федька взял несколько монет, по одной кинул стражникам.
– За службу вам, мужики. Заставим этого волка говорить правду - еще получите. Остальное на войско отдадим.
– Заставим, - просипел тощий бритый стражник с выпирающей челюстью, и глаза его жадно загорелись золотым отражением.
– Токо ты, Федюша, не спеши золотишко-то отдавать.
– Ну-ка, толмач, спроси: кто дал ему золото? Кто велел убить государя нашего и поджигать дома в Коломне?
Мишка переводил убитым голосом. Изо рта десятника вынули кляп. Он сидел, привалясь к стене, немигающими глазами смотрел на пламя свечи и слабо усмехался.
– Молчишь? Достаньте-ка вы, мужики, плети с проволокой…
Десятника растянули на полу, стали пороть. Тело вздрагивало от ударов, но ни звука не вырвалось из груди. Мишка закричал:
– Што творишь, начальник? Наш он, наш! Вели его ко князю доставить связанного, што он сделает, связанный-то?!
– Так ты мово слова не уразумел?
– зло выхрипел Бастрык. Он встал, подошел к толмачу и с силой огрел его проволочной плетью. Мишка заплакал от боли и бессилия.
– Дошло? Аль в Орде тя мало учили? Дак мы тож кое-чего умеем, от татар научены. Прихвостень ордынский!
Палачи устали. Тощий, отирая пот со лба, просипел:
– Молчит басурман окаянный. Видать, он из каменных.
Бастрык постоял над окровавленным десятником, качнул головой в сторону Мишки.
– Отведите пока в сени.
Потом подошел к столу, небрежно взял икону, поглядел, приблизив к свету, направился к окованному купеческому сундуку.
– Запру пока, а там в какую-нибудь церковку отошлю.
– Благое дело, Федюша, - согласился один из стражников.
– Да вели попу за нас помолиться.
– Велю.
– Возвращаясь к столу, пнул десятника в лицо.
– Может, других нам попытать, - предложил тощий.
– А-а!
– Бастрык отмахнулся.
– Ордынские порядки мне ведомы. Этот один все знает, те - пешки при нем. Ишь ты, до князя Димитрия хочет добраться! Да к нему и бояр-то не всяких нынче подпустят. Зовите толмача - еще попробуем, ишь зашевелился, истукан.
Бастрык вынул из оловянного подсвечника в углу большую сальную свечу и направился к лежащему Иргизу…
Десятника пытали до утра, но ни бичи, ни огонь, ни щепочки, забитые под ногти, не исторгли у него даже стона. Живое тело, бунтуя против невыносимой боли, содрогалось и корчилось, а уста молчали. Мишка был словно не в себе. Его время от времени тоже били, но не сами пытки сломали парня, а эта жестокая встреча на родине. И вдруг что-то понял.
– Вы не наши!
– закричал он.
– Вы не стража, а разбойники. Это вы служите Мамаю, проклятые!.. Я самому государю скажу!
Бастрык загоготал, велел отстегать Мишку и вместе с полумертвым десятником бросить в поруб.