Культура, демократия и тоталитаризм
Шрифт:
И хорошо, что нет: людьми руководит сложная и запутанная практика, а не бредовые теории.
Очень странно, однако, что коммунисты, народные патриоты, защитники народа, люди, повсюду утверждающие, что именно они-то и выражают народное мнение, все, как один, приходят в исступление, как только поднимается вопрос о необходимости всенародных референдумов и в России, и в Белоруссии по поводу союза этих государств: никаких референдумов, и баста! Это лишнее! Это - вредное! Это - антинародное!
Право же, более чем странно!
Справедливости ради нужно сказать, что в противоположном лагере дело обстоит
Если уж в ближайшем окружении нашего Президента то и дело обнаруживаются элементарные мошенники и коррупционеры, которые, кроме всего прочего, разработали для него программу чеченской войны, если ни один из этих мошенников так и не оказался под судом (и, видимо, не окажется), то какое моральное право мы имеем кому-то и что-то советовать?
У нас считается, что союз Россия - Белоруссия - это пример подражания для всех остальных наших соседей, членов СНГ.
А если наоборот, если этот пример всех оттолкнет? Если, обнимаясь с Белоруссией, мы теряем Украину? Тоже ведь может быть.
Коммунизм - это сила тоталитарная, организованная для революции, но никак не для эволюции. Перестройка это еще раз доказала.
Именно поэтому, стоило только пошатнуться СССР, как вслед за ним пошатнулся и весь остальной "социалистический лагерь", и не только он, но и республики бывшего Советского Союза - ни в одной из них камня на камне не осталось от правоверного советивизма, настолько он был скомпрометирован, так он был подточен до основания. Кем скомпрометирован? Опять-таки самим собой, своим собственным тоталитаризмом, своей собственной идеологией, а вовсе не "происками" наших внешних "врагов".
* * *
Несколько слов о дореволюционном российском авторитаризме.
Россия никогда не обладала заморскими колониальными владениями, что было свойственно государствам Европы - Англии, Франции, Испании, Португалии, Дании, Голландии, а позже и Германии.
Россия расширялась за счет непосредственно прилегающих к ней территорий в Восточной Европе, Средней Азии, на Кавказе, в Сибири, и территории эти становились ее губерниями и наместничествами, обладая примерно теми же правами и законами, что и губернии исконно российские.
Единственное заморское приобретение России - Аляска вскоре была продана Соединенным Штатам, так как у России не было никаких шансов удержать ее за собой.
Значительные территории и государства добровольно приходили под власть России - примером тому могут служить Украина и Грузия.
Польша, завоевание которой носило наиболее агрессивный характер, а также Финляндия, отвоеванная у Швеции, в государственном плане сохраняли значительную самостоятельность и часто политически устроены были более совершенно, чем метрополия, так что многие из декабристов мечтали о том, чтобы Россия была устроена по польскому образцу, имела бы нечто подобное польскому сейму, - очень странное для классического колониализма явление!
Финляндия, минуя войну с Россией, отошла к России от Швеции, тоже не теряя, а в какой-то момент даже и приобретая большую, чем прежде, самостоятельность, еще укрепившуюся при Александре Втором, а при Ленине совершенно бескровно эта страна отделилась от России.
Особое значение имеет и наша географическая пространственность.
Центральные российские губернии, собственно Россия, многие века не соприкасались с иностранными государствами непосредственно и не были под чужеземным правлением. Все попытки такого рода кончались для завоевателей полной неудачей - так было с нашествиями шведов, с польско-литовской агрессией, с нашествием Наполеона, а уже в XX веке - с агрессией Германии.
Действительно успешной, продолжительной и обширной агрессией в отношении России было монголо-татарское иго, но и оно носило свои специфические черты: монголы не навязывали России свой язык, свое вероисповедание, свое политическое устройство, а только с жестокостью собирали дань, этим в основном и ограничивались.
Наша национальная психология очень долго складывалась, но так и не сложилась окончательно, и все то, что мы нынче понимаем (и не понимаем) под словом "славянство", позволило Ленину легко создать "союз нерушимый" самых разных народов, нынче же способствовало стремительному разрушению этого союза и возникновению множества проблем, в связи с этим разрушением явившихся.
Для европейских метрополий гораздо проще было отделение от них их заморских территорий. Собственно, ни одна страна никогда не переживала национальный вопрос так, как переживаем его мы, при том, что вопрос этот, помимо всего прочего и прежде всего, размывает наши представления не только о своих соседях, но, что гораздо существеннее, - о самих себе.
Не воспринимая себя как некую безусловную данность, мы не приобрели соответствующего национального иммунитета и вот болеем всеми болезнями мира, будь то болезни национальные, исторические или современные, религиозные, капиталистического или социалистического образа.
Мы ищем лекарства, но, не обладая необходимым иммунитетом, принимаем их без разбора. Одним из таких лекарств является, по-видимому, художественная литература. Благородная сама по себе, она, однако, не научила нас собственному благородству в той мере, в которой должна была бы это сделать.
Мы оказались предоставленными самим себе, и хотя это может показаться странным, но, будучи одиноки и безыммунитетны, в значительной мере потеряли перспективу своей собственной судьбы. Как очень емко сказал в "Бесах" Достоевский: "В моде был некоторый беспорядок умов", - так вот, эта "мода" давно уже стала нашей повседневностью, от которой мы никак не можем отделаться, и мы как говорили "о полезности раздробления России по народностям с вольною федеративною связью... о восстановлении Польши по Днепр, о крестьянской реформе и прокламациях, об уничтожении наследства, семейства, детей и священников, о правах женщины" (там же), так говорим и сейчас.
Не удержусь от того, чтобы не привести и еще несколько цитат из того же гениального произведения (которое, кстати, Ленин называл "мразью" и бросил не дочитавши):
"Во всякое переходное время подымается эта сволочь, которая есть в каждом обществе, и уже не только безо всякой цели, но даже не имея и признака мысли, а лишь выражая собою из всех сил нетерпение и беспокойство".
..."Бесчестилась Россия всенародно, публично, и разве можно было не реветь от восторга?"