Культура повседневности: учебное пособие
Шрифт:
Обычно побеждали армии, которые умели бить дальше и сильнее, попадать на место действия быстрее, а терпели поражение армии, ограниченные расстояниями, хуже вооруженные и передвигающиеся медленнее. Поэтому колоссальная часть творческих усилий человека была направлена на расширение дальности действия, усиление огневой мощи и увеличение скорости перемещения оружия и армий. Появились новые виды оружия, которые, будучи «запущенными» или приведенными в движение, принимают все больше и больше самостоятельных решений. Это так называемое «автономное» оружие. Сегодня – даже если оставить в стороне возможность размещения оружия в космосе – вряд ли есть на земном шаре хоть одна точка, которую нельзя было бы, хотя бы теоретически, поразить с помощью межконтинентальных баллистических ракет, авианосцев, подводных лодок, бомбардировщиков с дозаправкой в воздухе или сочетания этих и других систем вооружения.
Особенность современных войн и революций заключается в их массовости и организованности. Нацизм использовал машину войны и поэтому в процессе милитаризации окончательно подчинил немцев механическому порядку. Современная война не требует героизма. Более того, она превращает воина в «пушечное мясо» и поэтому не возвышает, а унижает человека. Но не лучше и революция, которая связывается в нашем сознании с номенклатурным коммунизмом. Отсюда эстетизация войны. Человечество, которое было источником смеха для наблюдавших за ним философов, стало таковым для самого себя. Его самоотчуждение достигло такой степени, которая позволяет переживать свое собственное уничтожение как эстетическое наслаждение высшего ранга. Раз уж человечество всегда воевало и будет воевать, следует осмыслить важную проблему соотношения войны и революции и искать какой-то новый способ реализации исторического развития. В то время как американское кино предлагает вариант «виртуальной войны», кажется, что мы избрали идеал «гражданской» или «внутренней» войны, которая обеспечивает мобильность общества, не требуя чудовищных бессмысленных жертв.
Сегодня мы видим ошеломляющее разнообразие сепаратистских войн, насилия на этнической и религиозной почве, государственных переворотов, пограничных споров, гражданских бунтов и террористических актов, толкающих через национальные границы толпы эмигрантов, сорванных с места войной и страдающих от бедности (а с ними и орды наркокурьеров).
Во время «холодной войны» враг был известен. Завтра может оказаться невозможным понять, кто враг, – как это бывает сегодня в случае нападений террористов.
Философы со времен Просвещения говорили о достоинстве, свободе и правах человека, но весьма мало писали о его несовершенстве. Уповая на исторический прогресс, мы просмотрели причины появления новых форм зла. Пора спросить: кто такие преступники, маньяки, террористы? Являются ли они наследием старого мира или же порождены новыми формами существования, в том числе и благами цивилизации? Сегодня мы философствуем в условиях чрезвычайной ситуации. Стремительно распадаются старые привычные формы жизни, а новые складывающиеся между людьми отношения не радуют потому, что оказываются весьма далекими от идеалов. Как, например, расценивать нарастающий индивидуализм людей, стремление к личной независимости и комфорту, разрушительным образом действующим на целостность социальной ткани? Исчезают политические, государственные добродетели, и никто уже не желает нести на своих плечах трансцендентальный груз служения отечеству.
Вспышки терроризма, ставшие отличительной чертой нашего времени, требуют своего осмысления и анализа прежде всего для того, чтобы не только противодействовать террору, но и устранить саму возможность его применения. Естественно, что для этого должны быть соединены усилия как психологов и политиков, так и военных. В «мозговой атаке» на террор должны принять участие и философы. В последние годы как у нас, так и за рубежом стали появляться социально-философские исследования природы и видов, а также стратегий и тактик террора. Традиционный «натуралистический» подход состоит в описании происхождения и эволюции террора как формы протеста тех или иных меньшинств – маргинальных личностей, групп или целых народов, права которых ущемляются большинством: господствующим классом, государством, церковью. Специфика террора усматривается в тактике партизанской борьбы, которая не признает ни правил, ни знаков отличия и этим ввергает в ужас профессиональных военных.
Трудности борьбы с террористами затеняют то обстоятельство, что в современном обществе они обрели новое качество. Это уже не революционеры, ведущие непримиримую борьбу за освобождение народа. Национальные, этнические, религиозные и классовые противоречия не объясняют ни спектакулярности протеста, ни виральности новых форм зла, обусловленных коммуникативными структурами. Современное общество, старательно очищаемое от беспорядка, на самом деле представляет собой благодатную почву для террора. С одной стороны, сложные технологические структуры подвержены сбоям, и об этом свидетельствуют ужасные по своим последствиям технические катастрофы. С другой стороны, автономные индивиды, привыкшие к защите со стороны полиции, утратили не только бдительность, но и способность сопротивления на местах. Все сказанное позволяет сделать вывод, что понимание террора как следствия сопротивления тоталитарных, архаичных режимов процессу демократизации и цивилизации оказывается явно недостаточным.
На основе анализа литературы, посвященной осмыслению террора, можно выявить четыре стратегии его проблематизации:
• как характеристики объективного мира (натуралистический дискурс);
• как состояния субъективной воли (критический дискурс);
• как понятия (спекулятивный дискурс);
• как формации (генеалогический дискурс).
Необходимо обратить внимание на специфику современного террора как медиума современных коммуникативных систем. Террор всегда сопровождается дискурсивным обоснованием и символическим пониманием. Во-первых, его причины кроются не где-то вне, а внутри самого общества; оно само находит и даже порождает своих врагов. Вступив в эру высоких цивилизаций, человечество стало бояться чужих и отгораживаться от них стенами. Во-вторых, террор во многом является побочным продуктом «лингвистики». В конце концов, разве понятия «раса» и «цивилизация» не являются своего рода научными мифами?
«Натуральный» чужой стремительно исчезает, и об этом свидетельствуют толпы людей, одетых в живописное стилизованное этническое тряпье и проводящих время в барах и пабах современных мегаполисов. Вместе с тем город не только стирает одни, но и прочерчивает другие, свои различия. Главари исламских террористов, как правило, получили образование на Западе. Но они не приняли его ценностей. Аятолла Хомейни вернулся с Запада, чтобы завоевать Иран. Более того, исполнителем первого теракта в Международном торговом центре в 1993 г. был тихий и незаметный инженер-химик; летчики-террористы, атаковавшие его спустя восемь лет, получили образование в США. Боль за свою родину, обреченность которой особенно очевидна ее сыновьям, переселившимся в Америку, и заставляет совершать отчаянные поступки.
Модели политологов часто некритически воспринимают ими же внедренные в сознание масс образы своего и чужого, различия которых упрощенно представляются как этнические или политические. Фигура террориста не сводится к образу врага. Совершенно недостаточно считать, что «бородатые анархисты» – это исключительно продукты пропаганды, создаваемые для доказательства необходимости укрепления репрессивных органов. Конечно, нередко дискурс о терроре используется как «диспозитив» власти. Но не только «критико-иделогическая» риторика, но и семиотическая техника анализа принуждают к абсолютизации символического подхода, в рамках которого растворяется специфика как политического, так и культурного террора. Между тем следует различать такие формы зла, как вербальное насилие или компьютерные вирусы и заранее спланированные, тщательно подготовленные акции боевиков, стремящихся не только испугать, но и убить как можно больше народу. Террор – это всегда насилие, протест, интенсивность; эффективно противодействовать ему можно только повышением способности людей активно ему противостоять.
Косвенно о трансформации форм зла можно судить по дискуссиям медиков, юристов, политиков, священников, а также специалистов по этике, конфликтологии и т. п. Предлагаемые ими дополнения к традиционным нормам права и морали говорят не только о недостаточности Нагорной проповеди в новых условиях, но и о появлении новых стерильных форм зла. Отмена смертной казни, перенос войн в космос, победа над массовыми инфекционными болезнями, помощь бедным и другие важные достижения доказывают наличие не только технического, но и нравственного прогресса. Человечество становится гуманнее, и по отношению к нему уже немыслимы убийства, войны, геноцид, болезни, бедность. Любые формы жестокости осуждаются, и во всех сферах жизни, от школы до казармы, можно наблюдать становление дружеских или, по крайней мере, партнерских отношений между теми, кто приказывает и подчиняется.