Культурное влияние дзэн в эпоху Муромачи
Шрифт:
Иккыо пришел к дзэн, исходя из личного религиозного опыта. Когда ему было двадцать четыре года, он услышал балладу слепого музыканта, посвященную обесчещенной царской дочери, которая отказалась от мира. Три года спустя крик ночной птицы пробудил в нем желание достичь великого озарения. После долгой и полной невзгод жизни он умер в храме Дайтокудзи в Киото, настоятелем которого являлся последние восемь лет.
Иккью был очень близок, возможно, слишком близок к народу. Среди его знакомых и учеников были представители всех слоев общества. Он ел мясо и рыбу, любил саке и женщин и был отцом многих детей. Человек широких взглядов и враг всякой фальши, он исповедовал естественность религиозного служения, и это качество было весьма привлекательным для его прихожан. Обличая лицемерие монахов, он возвышался в глазах
«В былое время те, чьи сердца пробуждались к вере, шли в монастыри, но сейчас все они покинули храмы. Наблюдательный человек без труда заметит невежество обитающих там бонз. Они полагают, что сидеть в медитации обременительно, и отрицают практику коанов. Они позволяют себе излишества и большую часть времени проводят вышивая свои подушки. С пущей важностью они носят монашеские одеяния, но, несмотря на внешние манеры праведников, по сути они являются мирянами. Монашеская роба становится для них тенетами, а пояс — веревкой, связывающей тело и усиливающей муки».
Последние слова перекликаются с современными представлениями об аде, к концепции которого Иккью относился весьма скептически.
В учении Иккью отчетливо прослеживается мысль о преходящей природе всех вещей и о внушении безразличия к жизни и смерти. В первый день нового года он шествовал по улицам столицы с бамбуковым шестом, к которому был прикреплен его трактат «Скелет». На вопросы изумленных зевак он отвечал, что лишь скелет может считаться достойным знамением: «Если вы не будете, подобно этому скелету, на «ты» со смертью, то не познаете счастья». Он резко критиковал идеи о загробном мире, которые исповедовали приверженцы культа Амиды. Рай для верующего еще более неуловим, чем стремительный поток воды: «Если человек очистит свой разум и постигнет собственную природу, то не останется ни Чистой Земли для надежд, ни адовых мук для опасений, ни страстей для борьбы с ними, ни различия между добром и злом. Он освободится от круга перерождений. Он будет возрождаться в любом проявлении жизни по собственному усмотрению».
Таким образом, Иккью проповедовал просветление в повседневной жизни. Он ниспровергал старые законы и высмеивал суеверную практику возжигания огней на похоронах, равно как и подношение еды умершему или погребальную декламацию сутр. Священные дары вселенной: дождь и роса, лунный свет, дуновение ветерка, тревожащего верхушки сосен, журчание воды в фонтане — вот те категории, которые постигаются при правильном чтении сутр. В одной из японских песен он поет: «Несите в дар арбузы и баклажаны или воду реки Камо».
Иккью называл себя «сыном странствующего облака». Несмотря на некоторую эксцентричность, его отличал острый ум и искрометный юмор. В равной мере он негодовал по поводу спеси аристократов и убожества бедняков. Как первое, так и второе становилось объектом его колких насмешек. Сохранилось множество анекдотов и забавных историй, связанных с именем этого наставника. Однажды он, одетый в тряпье, просил милостыню у дома богатого землевладельца и в качестве подаяния получил лишь мелкую монету. В следующий раз, облаченный в богатый наряд, он навестил тот же дом. Его приняли во внутренних покоях и угостили изысканным блюдом. Вместо того чтобы отведать угощения, он встал, снял свой наряд, положил его напротив блюда и заявил, что угощение предназначается не ему, но его одежде. Оригинальность и независимость суждений Иккью вызывали восхищение окружающих. Его по праву можно считать одним из самых выдающихся бонз японского Средневековья. Его каламбуры и гаты звучат и по сей день. Ниже приводятся стихи, которые можно считать характерными для его стиля:
Хэцурайтэ Хоть тонкая лестьтаносики йори мо Порой ласкает душу,хэцуравадэ Я не поддамся сладостному обману,мацусики ми косо Но предпочту ему откровенную нищетукокоро ясукерэ И сохраню свое сердце в чистотеи безмятежности.Расцвет японской культуры
Трудно переоценить вклад дзэнского движения в национальную культуру Японии. Культурное влияние было порождением самой сущности дзэн. В свою очередь, особенности японской культуры проливают свет на приро-ДУ дзэн и выявляют многие духовные аспекты учения. Далее мы поговорим о культуре периода Муромачи в Контексте дзэнского духа, порождением которого она и является.
Задолго до того, как дзэнское движение распространилось в Стране тысячи островов, японский народ, обладавший тонким художественным вкусом и восприимчивостью к красоте, многое почерпнул из индийской и китайской культуры в течение периодов Нара (645–794) и Хэиан (794-1185), о чем свидетельствуют дошедшие до наших дней великие произведения искусства. Наиболее сильное влияние на японское искусство оказал буддизм. Даже в более поздние времена многие произведения искусства отнюдь не были порождением именно дзэнского духа, как утверждают некоторые энтузиасты. В этом смысле более уместно говорить о том, что дзэн стал частью японского быта и проник практически во все сферы жизни общества. После того как чань-буддизм укоренился на японской почве, обогащенная национальными японскими чертами техника дзэн способствовала значительному подъему культурного уровня общества в целом. Наряду с религиозной практикой в дзэнских храмах развивалось искусство, носившее национальные японские черты. Духовное и светское мирно сосуществовали. Вещи остаются вещами, но, несмотря на то что все вещи имеют земное происхождение, они озарены лучами Абсолюта.
Все искусства, или «пути» (яп. — до), порожденные дзэн, процветали в дзэнских монастырях, будь то искусство фехтования, рукопашного боя или искусство стрельбы из лука, свойственные сословию воинов; садоводство, искусство икебаны, искусство чайной церемонии, предназначением которых было создание атмосферы умиротворения; поэзия, каллиграфия и живопись, которые в сознании европейца и считаются видами искусства как таковыми. Время от времени аристократы и знатные воины-самураи удалялись в монастыри, чтобы перед сражением укрепить свой дух в медитации. Многие известные ученые уединялись в монастырских кельях для изучения китайской литературы. В монастырях создавались несравненные произведения искусства и, более тою, предметы повседневного быта. Японское поклонение всему прекрасному проявлялось не только в великолепном убранстве храмов, но и в оформлении любой веши, которая в своей простоте и естественности отражала духовность ремесленника.
В начале эпохи Муромачи признанным художником и покровителем искусств считался наставник Мусе. Он был известен не только как искусный каллиграф, но и как непревзойденный садовник. Садоводство издревле считалось в Японии искусством. Подобно многим другим, оно также было заимствовано из Китая. Согласно древним хроникам представление об ухоженном и приятном на вид саде восходит к периоду Нара или даже более раннему времени. В эпоху Хэиан существовали огромные великолепные парки с узкими тропинками, по которым прогуливались люди, прудами, под изящными мостиками которых проплывали небольшие лодки с отдыхающими, — чем не полная картина утонченного и изысканного социального устройства? Под влиянием дзэн сформировался новый стиль садоводства, целью которого была духовная гармонизация человека с природой. Сады Мусе являются старейшими произведениями этого искусства и считаются самыми красивыми в Японии. По своему стилю они являются переходными от стиля периода Хэиан к более позднему стилю возведения каменных садов в конце эры Муромачи.
Мусе не пытался слепо подражать природе, но наделял ее объекты новым значением и духовностью. Для храма Тенрюдзи он разбил сад на живописных лесистых холмах, окруженных ближними и далекими горами. Первоздан-ность природы сочеталась с глубоким символизмом. У внешнего периметра сада был обозначен водопад, хотя никакого источника воды не было и в помине. По центру Располагалось озеро в форме китайского иероглифа, обозначающего «сердце», питаемое естественным родником.
Чистая прозрачная вода озера символизировала сознание человека, достигшего просветления. В центре водоема располагался «райский остров». Каменный ансамбль изображал черепах и аистов — то есть животных, предвещавших удачу. Мост покоился на камнях, возвышавшихся из воды. Расстояние между импровизированными каменными сваями соответствовало числам 3, 5 и 7. По мнению китайцев, эти числа обозначают совершенную форму человеческой жизни.