Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве
Шрифт:
Поскольку моя телезрительская активность измеряется в отрицательных величинах, сюжет о вручении президентом Медведевым ордена певице Пугачевой мне сначала пересказали, а потом уж я всё нашел в Интернете.
Пересказавшие поделились тонким впечатлением, что при вручении в кремлевском кабинете президентов было двое — Алла Борисовна и Дмитрий Анатольевич, если перечислять в алфавитном порядке. А может, не только в алфавитном.
На мой взгляд, все тут серьезнее и глубже; в силу давней привычки я взялся подыскивать ассоциации, или, как их там, культурные коды. И обнаружил — конечно
Роман не самый лучший у Виктора Олеговича, вампиры — эдакие сверхчеловеки, даже сверхсущества, реальная элита, главными жизненными дисциплинами у которой являются гламур и дискурс. Нехитрая метафора эта непозволительно растянута, слабую фабулу спасает жесткая аналитика в привычном пелевинском ключе «О времена, о нравы!» — опять же традиционно отсылающая к стилистике платоновских диалогов, вложенных в уста циничных гуру и простодушных учеников.
Иштар Борисовна, если абстрагироваться от ее вампирской сущности и королевского статуса, — хорошая пожилая тетка: по-бабски мудрая, добрая, пьющая.
Теперь, собственно, пугачевские чтения. Алла Борисовна в России больше, чем кто бы то ни было, поскольку Алла Борисовна — сама Россия. Точнее, путь, пройденный Россией с 70—80-х годов по наши дни.
Я никогда особо не следил за творчеством АБП, но жить в России и быть свободным от этого творчества никак нельзя. Удручает разница, дистанция огромного размера между хитами позднего застоя, хоть бы даже «Старинными часами», «Миллионом алых роз» и «Мадам Брошкиной», «Полковником настоящим», «Таблеточкой-малолеточкой-клеточкой»…
Эстеты считают, что Пугачева кончилась в перестройку. Это не так, хотя своя логика здесь есть. Помимо вполне мейнстримных часов и роз были тогда у Пугачевой целые циклы на шекспировские сонеты, на стихи полузапрещенного Мандельштама (правда, с Петербургом, переделанным в «Ленинград», — не за ради лояльности, а для песенной рифмы к «умирать») и Цветаевой (саундтрек к «Иронии судьбы»), поп-роковый период с Владимиром Кузьминым. А скелет любой музыкальной темы — аранжировки хитов тех лет — и сегодня остаются непревзойденными на эстраде. Боюсь, так и останутся.
Конъюнктура, естественно, и стопроцентное попадание. Не только легкий привкус фронды, но и упование на вкусы и запросы многомиллионной аудитории. Средний советский человек был хоть и однобоко, но неплохо образован: почитывал «Иностранку», выбирался в столицы на концерты и премьеры, откуда-то знал гениев, не поощрявшихся режимом, и мог толково рассуждать о хороших стихах. Примерно на уровне нынешних кандидатов филологии.
Вообще культуртрегерская активность советской власти достойна отдельного большого исследования. Перекармливание обывателя классическими образцами было не от хорошей жизни задуманной и реализованной стратегией. Советская власть откуда-то знала (хотя, понятно, не бином Ньютона): разреши нашему человеку попсу, он немедленно сделает ее моделью поведения и затем неизбежно — образом жизни. То есть оскотинится и нашу рашу перевезет в дом-2, не изъясняясь даже, а мысля на уровне богатых плачущих латиносов и отечественного мыла.
Собственно, Алла Борисовна и прошла этот путь. Тоже, натурально, не от хорошей жизни, были причины и объективные: тот же голос. Ибо «Полковник» и «Мадам Брошкина» — даже не песни-рассказики, а сценки-байки, которые нужно не петь, а травить. Но главным образом это был процесс объективный, путь артистки, которая боялась потерять аудиторию, как страна и власть — адекватных ей подданных.
Символом этих процессов стал Филипп Киркоров: рост, зад, полуцыганский стиль южноевропейских задворок, весь чернокудрый, источающий липкую слащавость. Дело, впрочем, не в имени — не будь Филиппа, с А. Б. нарисовался бы кто-то другой из персонажей Кустурицы.
Тем паче что и Филипп со временем почувствовал свой стук снизу: в чудовищном фильме «Любовь в большом городе» он, пожалуй, единственно симпатичен не как герой (об этом просто не идет речи), но как актер и даже человек. Даром, что играет не то ангела, не то беса. Словом, зайка моя.
Вот, собственно, и все, а эпилог — пресловутое вручение ордена Медведевым. Дело не в двух президентах в одном кремлевском кабинете — сюжет обнажил в Пугачевой сущность не президентскую, конечно, но — подымай выше — имперскую и вневременную.
Все в ней сейчас Россия, и все в ней сейчас — соответствующая метафора.
Кризис, как у всех, возраст очень типичной для тетки-России как образа и символа (Родина-мать зовет), не больше и не меньше. С эстрадой завязала, но оставила возможность прощального турне и выступлений, «когда захочется». Бизнес-проекты в более-менее проблемном состоянии, личная экономика сугубо сырьевая. Не нефть с газом, но имя, репутация, величие… Спутники жизни разошлись кто куда, живет с Максимом Галкиным, и здесь он, может, тоже не сам себя играет, но представителя загадочного поколения, которое не так давно называли Next.
Есть, впрочем, главное отличие: огромное, монументальное, непрошибаемое чувство собственного достоинства. Не истерика с риторикой, порождение комплексов, не заклинания о поднятии с колен и возвращенном величии. А спокойное, имперское достоинство победителя, который ощутил себя таковым тридцать лет назад и ни разу не изменил самоощущению.
Вот это имперское достоинство и есть главный урок от Иштар Борисовны, королевство которой слишком от мира сего.
Звание пророка на короткие дистанции для Пелевина явно мелковато, однако он сам запрограммировал Вселенную, в которой пространство пророчества «короче воробьиного носа» (Горький). Точнее, отдал полномочия с инструментом одному такому программисту-сценаристу.
«…Что касается творца этого мира, то я с ним довольно коротко знаком.
— Вот как?
— Да-с. Его зовут Григорий Котовский, он живет в Париже, и, судя по тому, что мы видим за окнами вашей замечательной машины, он продолжает злоупотреблять кокаином.
— Это все, что вы можете про него сказать?
— Пожалуй, еще я могу сказать, что голова у него сейчас залеплена пластырем».