Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве
Шрифт:
У Зеерсона в унисон запою развилась индивидуальная болезнь — он вдруг открыл, что окружающий мир, как общий сортир стыдными тайнами, битком набит однофамильцами, болезненно переполнен ими; они находятся друг с другом в странных и душных отношениях, таких, что не разобрать, кто настоящий, а где подстава. Видимо, поэтому в политическую и всенародную практику вошел забористый термин «тандем».
Если один из однофамильцев участвовал в сюжете на первом канале телевизора, то другой вещал по «Эху Москвы», а были еще радио типа «Шансона», где их привечали скопом и заставляли петь всех сразу. Однофамильцы туго взаимодействовали в списках новоизбранных
Как-то в ожившем телефоне завозился лапками, возник однофамилец насекомого политтехнолога, из тех его коллег, что работают наводчиками в мелких электоральных делах. Зеерсон, пьяный настолько, что почти трезвый, замычал в трубку.
— Григорь Семеныч, — эротично шелестел голос. — Муниципальный округ освободился, после того как ваш Кисилев в область зашел. Там собирается другой Кисилев, Максимка, юридическая контора у него, но надоело ему там партийные проекты отмазывать… Тем более Максимке пообещал один человек, что, если он в город не пройдет, ему всю канализацию отдадут. Так что чуваку прямая выгода слить кампанию, канализация по любому круче, там такой бабос… Соглашайтесь, Григорь Семеныч, пока округ чистый, стопроцентно возьмем…
У Зеерсона что-то кипело внутри, рвалось пузырями и не находило выхода, кроме крика:
— Кисилев! — орал он сипло и страшно. — Кисилев! Зеерсон!
Стакан водки, призванный пригасить пожар, пролетел незаметно и даже не зашипел внутри, огонь между тем разрастался, захватывая ребра и приближаясь к горлу, в комнатах и во всем мире закончился воздух, и тут настоящий Григорий Семенович Зеерсон умер от внезапного и обширного инфаркта. Успев увидеть себя со стороны и чуть сверху всей своей жестокой, нежной, выпирающей парадоксами душою.
Господни ангелы подхватили душу дяди Гриши Зеерсона, похожую в верхней части на бюст дважды героя на родине, а снизу — на развевающиеся полы зимнего масхалата. Ангелы понесли душу из С-кой губернии в область войска Донского, где над городом Шахты другая ангельская сборная сопровождала душу скончавшейся тёти Мили в еще более южном направлении.
О конце тёти-Милиной жизни мне на одном из камышинских юбилеев — знаменитой на Втором участке многолетней директрисы ДК «Строитель», а ныне персональной, ордена Знак Почета, пенсионерки Светланы Петровны, исполнялся 75-й год со дня рождения, — рассказала тётя Рая Фуцинша. Странное прозвище когда-то возникло из-за того, что тётя Рая краткое время сожительствовала с неким Фуцаном, которого прозвал так мой дядька, наверное, имея для этого какие-то корпоративные основания. Говорили, будто дядька с Фуцаном пребывают в принципиальном соперничестве длиною в жизнь — дядька выигрывает количеством ходок, Фуцан — их протяженностью. Или наоборот.
Во времена сборной гастронома мы все были уверены, что Фуцан — это фамилия и звучит как Фуцин. Когда случались такие счастливые моменты, что дядька и Фуцан одновременно были дома и Фуцан заходил к дядьке в гости, кузина моя Галка открывала дверь и громко, сразу всем, включая Фуцана, объявляла:
— Па-ап! Тут к тебе дядь Саша Фуцин…
И дядька, и Фуцан давно умерли, а прозвище у тети Раи осталось.
Светлане Петровне в подарок Фуцинша принесла четыре блюдца с золотистой каймой и три чайные ложечки.
— Светик! — объяснила она. — Блюдца — это в наборе, а ложечки — от меня. Стоят они все 270 рублей. Знай, Светик, что на твоем юбилее я не съем и, само собой, не выпью больше чем на триста. Не переживай.
Когда застольцы — банкет происходил в полуподвальной кулинарии по улице Войны и Мира — заспорили, сколько прекрасных индийских кино они посмотрели в бытность юбилярши директором «Строителя», я подсел к Фуцинше и спросил, как тётя Миля вообще оказалась в Шахтах Ростовской области (они множество лет слыли подругами).
Тетя Рая оказалась доброй, милой и мудрой женщиной.
— Так они оттуда родом, Алеша, — сказала она. — Не из Шахт, а из Енакиево, городок такой тоже есть. А в Шахтах она коттеджик купила с огородом десять соток. Помнишь, когда с дефицитом совсем плохо стало и всё появилось, она из гастронома и ушла. Мужик умер совсем, спился, Вовка, сын, тут у нас, на Втором участке, занаркоманил, к тому же доктора прописали степной юг. Была я там. Мама ее, баб Люба, помнишь, наверное, уже восемьдесят старухе было, а она всё губы красила, собралась к Миле, и Миля попросила меня проводить — как бы в дороге чего со старухой не случилось. Но что с баб Любой могло случиться… Приехали. Миля нам, ни здрасти, ни насрать, сразу с порога: «Мама! Тут казаки очень не любят евреев, так что будешь ты никакая не Шлимовна по отчеству, а просто Любовь, например, Яковлевна. На Ивановну и Николаевну не тянешь. А ты, Рая, следи за ней, чтобы не забывала». А я смотрю и думаю — ну цирк! Тут эта Любовь Яковлевна как рот откроет, казакам и про Шлимовну знать не надо…
А вот Милю они любили за что-то. Только и слышно: «Миль Хрихорьевна, Миль Хрихорьевна», да и сама она «хэкать» научилась получше местных, у меня к концу от этого «хэ» уши чесаться стали. На огороде работали. Мама, лифчик на восьми пуговичках, юбку подоткнет — и такая вся из себя Любовь Яковлевна с мотыгой. А жила там Миля не так чтобы богато, не то что у нас на Втором. Ну, стенка в доме, хрусталь, ковры, телевизор, музыка. И всё (привычкито у нее с гастронома остались) — будто бы по блату. Вечером ложимся, она ночник зажжет, достанет кубик-рубик и покрутит минут семь — на сон грядущий. Всё у нее по блату, а кубик, говорит, по «большому блату».
Моя собеседница побывала и на похоронах тёти Мили. Когда раздавали вещи покойницы на память близким, Фуцинша попросила кубик Рубика. Я представил, как он застыл маленьким авангардным памятником на стареньком ее телевизоре, поверх кружевной салфетки, и солнечные лучи в жаркий камышинский полдень золотят мохнатую пыль на красном боку.
VIII. Песни про тесто
Политический бренд в современном музыкальном фольклоре
Владимир Путин — первый из российских лидеров, сделавшийся — здесь и сейчас — объектом, персонажем, материалом, песенным сырьем для отечественного шоубизнеса и музыкального андеграунда.
Оговоримся: даже специалистам трудно установить, сочинялись ли народные песни, в которых фигурирует «Грозный царь Иван Васильевич», при жизни монарха. Скорее всего после, ибо сам эпитет «Грозный» появился постфактум. Плачи о Гришке Отрепьеве (который, на минуточку, был русским царем под именем Дмитрия I Иоанновича, равно как его супруга, песенная «Маринка-блядь», побывала русской царицей) несут на себе явный отпечаток романовской концепции русской истории, а значит, созданы после Смутного времени.