Культурный герой

Зонис Юлия

— Р-разговорчики! — рявкнул рослый беляк и дернул цепь.

Суд, краткий и неправый, зайцы проводили в неком подобии амфитеатра. На ступеньках, состоящих из сплющенного металлолома и шлака, расселись зрители. Отдельно, в сторонке, присяжные. Максика, однако, больше всего заинтересовала одинокая фигура, стоящая за креслом судьи, на небольшом возвышении. В лапах у большого седого зайца был жезл, сделанный из мелкашки с погнутыми стволами. Шею и бедра старика украшали связки скальпов. Максик задрожал, отчего цепь противно задребезжала.

— Не

дергайся. И не думай перед косыми обоссаться. Храни достоинство белого человека! — рыкнул сержант.

Но Максику было не до достоинства. Обвинитель уставил на него большие, косоватые, кроваво-красные зенки и спросил, странно шевеля вибриссами:

— Признаете ли вы, Максим Эдуардович Белецкий, восемьдесят шестого года рождения, не был, не судился, не женат, себя виновным в том, что вторглись на территорию автономной области, условно именуемой Заячья Губа, с целью совершения преднамеренного убийства граждан этой области и были застигнуты с поличным на месте преступления?

— Нет, — пролепетал Максик.

— Признаетесь ли вы в том, что способствовали, содействовали и соучаствовали в преступной активности Куропаткина Василия Львовича и Куропаткина Владимира Васильевича по тем же обвинениям?

Максик подумал и честно сказал:

— Признаюсь.

— Что ж, — усмехнулся прокурор, — чистосердечное признание может склонить мнение присяжных в вашу пользу при вынесении приговора. Но может и не склонить.

Дальше все было как-то нелепо и быстро. Их с Вовкой, как несовершеннолетних, приговорили к шести годам заключения и безвозмездного общественно-полезного труда. Василию Львовичу — только тут Максик узнал имя-отчество Вовкиного отца — вынесли смертный приговор. За неоднократный геноцид граждан автономной области Заячья Губа.

— Это провокация! — орал милиционер. — Подлая подстава! Заяц был контуженный до меня, он подыхал, я добил его из жалости!

Его не слушали. Толстый охранник подскакал к ним и зубами перекусил цепь, связывающую сержанта с мальчиками. Вовка взвыл и ухватился за отцовскую руку, его оттолкнули. Сержант проорал, высунувшись из-за заячьего плеча:

— Сынок, будь мужчиной! — и его уволокли.

Вовка рвался из цепей и матерился. Их отконвоировали обратно в камеру. Вечером по стенам карьера плясали отблески пламени, слышались заячьи голоса, хрипло распевающие какой-то ритуальный гимн, гудел бубен и вкусно пахло шашлыком. Максика опять стошнило.

Кормили их тухлой, да еще и мерзлой рыбой. Рыбу желудок Максика принимать поначалу отказывался. Да и вкалывать на морозе без перчаток, сначала откапывая, а затем сортируя металлолом, несладко. Вовка был покрепче, да и тот на третий день начал сдавать. Американец из клетки напротив куда-то делся.

— Перевели в квартирку получше иностранца, — мрачно сказал Вовка.

— Ну че ты врешь? — взбеленился Максик. — Че ты меня утешаешь? Я что, маленький?

Вовка вздохнул, брякнул цепью и сказал:

— Бежать нам надо.

На четвертые сутки в обеденный перерыв они сидели на небольшой кочке и хлебали суп из тухлой рыбы. Выдали

им один котелок на двоих. Вовка деликатно делал вид, что в рыбе не заинтересован совсем, и подталкивал куски побольше Максику. Максик морщился, но жрал. Жрать хотелось очень. Еще Макс думал. Думал он обычно медленно, отчего навсегда остался троечником, но верно — поэтому на двойки так и не скатился. Рядом на аккуратно разложенных листах картона валялись две горы деталей. В одной горе гайки, болты, шурупы. В другой — ржавые подшипники. Куча неразобранных деталей перед ними заслоняла низкое солнце, робкой лаской тронувшее склоны карьера. Наверху, у сварщиков, шла напряженная работа. Строили сложный, ажурный мост, вниз летели искры и припой.

— Тикать надо, — в который раз повторил Вовка, облизав ложку и засунув ее за пояс. — Когти рвать.

— А цепи ты как перепилишь?

— Да тут железа до фига. Заточить железку о камень…

— Ага. Лет через десять заточишь. А из клетки как? Тоже о камень?

— Подкоп прорыть, — неуверенно предложил Вовка.

— Подкоп… Дурак ты, Вовка, даром что умный.

Максик оглянулся. Охранник на вершине карьера скучал и со скуки тренировался, плюясь дротиками из духового ружья в резиновую шину. Занятием этим он был, кажется, увлечен и на них не смотрел. Макс быстро вытащил из кучи деталей кусок стальной проволоки.

— Давай свои наручники.

Вовка сунул ему скованные руки под нос.

Максик повозился проволокой в замке с минуту. Что-то щелкнуло, и обрадованный Вовка высвободил руку.

— Ты откуда умеешь…

— Книжек больше читать надо было, и не по сетевому маркетингу.

Увидев, что Вовка готов вскочить и драпануть вверх по склону, Максик ухватил его за плечо.

— Да погоди ты!

Пригнул башку приятеля поближе и зашептал:

— Драпануть всегда успеем. Ты на верх клетки смотрел? Там прутья редкие. Взрослый не пролезет, а я протиснусь. И ты тоже, если уши не застрянут.

— Так давай сегодня же ночью…

— Нет.

— Нет? Ты че, сдурел совсем? Мы же сдохнем.

— Нет. Вован, прежде чем бежать, мы должны раскрыть их секрет.

— Какой еще секрет?

Максик вновь покосился на охранника и зашептал еще быстрее:

— Тебе в голову не приходило спросить: отчего эти зайцы такие умные? Говорят, оружием пользуются, уголовный кодекс назубок знают?

— Дак понятно же. Мутация.

— Ага. Мутация. Мутации и я видел. Еноты, те мусор химический жрут. Вороны облезли, голые пешком бегают и оранжевым гадят. У кур по две головы. Только говорящих двухголовых кур с духовыми ружьями я как-то не замечал.

— Ну, мутации — они ж разные. У тех так. А у этих — эдак.

— Херня. Мутации благоприятные раз в тысячелетие бывают. Человек сколько миллионов лет на задних лапах с палкой бегал и бананы ею с дерева сбивал, прежде чем изобрести порох? Ну вот. А у этих — всё, и сразу.

— Может, — задумчиво сказал Вовка, — они прятались. В шахтах, как гномы. Или они не зайцы никакие, а инопланетяне.

— Вот. Это нам и надо узнать. Чтобы гибель твоего героического отца не стала напрасной жертвой.