Культурный герой
Шрифт:
— А ты не могла бы перекрасить волосы?
Подстенник приближался.
Тушканчег брызгал слюной и машинным маслом, вцепившись лапами в рычаги управления.
Старлей смиренно накапливал в душе жар, чтобы в один посыл уничтожить агрессора и прожечь в Стене новый коридор.
С каждым мгновением Василий отчетливей ощущал врага. Он слышал, как враг дышит, как стучат его компрессоры-сердца, как идет пар из ушей, как бур кромсает плоть Стены и как Стена выражает свое недовольство, забавляясь тем, что тормозит подстенник, а затем наоборот — резко ускоряет в сторону,
Старлей давно понял, что тушканчег воспринимает Стену исключительно в зрительном диапазоне. Для оккупанта родная биосфера являлась огромной мусорной кучей, но никак не сметаной и паутиной.
Жар клокотал в груди Василия. Его мучила изжога.
Жар.
Отрыжка.
В очередной раз сбившись с курса, тушканчег выругался: «Ну, бля, порву, на! В бэушный гандон растерзаю, или быть мне фунтиком ебливым!»
От удивления Старлей поперхнулся. Фунтик ебливый?! Он знал лишь одно существо во вселенной, которое ругалось, используя это выражение. Существо звали Степаном. Степан — сосед Васьки, друг детства, с которым столько всего, и огонь и водка, и подработка в морге после уроков, дабы позвякивало в карманах. Степан был единственным человеком в Городе, кто не считал Ваську фашистом. А если и считал, то относился с уважением и пониманием. Их даже вместе забрали в армию. Только Степан поехал не как все, в душегубке, а в командирском бэтээре. Потом один знакомый тушканчег рассказал Старлею о том, что Степан — кризорг, только глубоко законспирированный. Василий тогда не поверил, а сейчас…
«Ай, на, фунтик ебливый!»
Сомнений быть не могло: старый друг рулит подстенником.
Степан — камикадзе. И Васька готов убить его. Единственное существо во вселенной, которое не считает Ваську фашистом!
Не бывать этому!
Дудки!
Перекрашивать волосы Анжела отказалась. Васька даже обиделся на нее. Значит, как потрахаться позвать — это запросто, а как блондинкой стать, так сразу проблема?!
Кстати, Ваське обижаться противопоказано. Он когда обижается, совсем глупым становится. Безбашенным. Может сделать такое, что потом непонятно, что с этим сделанным дальше делать — хоть стой, хоть падай, хоть плачь.
Анжела сказала:
— Не буду. У меня отличные волосы. Я нравлюсь своему хозяину такой, какая есть.
Васька обиделся и двинул Анжеле кулаком в глаз.
Анжела упала. Задергалась, будто в припадке эпилепсии. Череп ее распахнулся со звонким щелчком. Васька наклонился, еще не осознавая, что натворил, и увидел, как вмонтированный между глазницами датчик-диод мигнул зелененьким, затем нежно салатовым, а потом вообще погас, тонко пискнув «пиип-пи-пии». Сначала Васенька подумал, что убил Анжелу. Прошло минут пять, а он все думал так же. Полчаса спустя ничего не изменилось. Убить такую женщину — все равно что подписаться в том, что ты сексуальный маньяк, ибо никто в здравом уме не убивает красавиц из-за отказа менять цвет волос.
Кусая от волнения ногти, Василий прикидывал, как бы вынести тело из квартиры, спрятать концы и умыть руки. Единственное, что приходило в голову, — под покровом мглы закатать бездыханный труп в ковер, отнести подальше, а еще лучше утопить в пруде-охладителе
Решено! Жаль, ковров в квартире нет. Только парочка несерьезных паласов. Попросить у соседей? Василий сомневался, что дадут, зато точно позвонят куда следует и сообщат. Вычислить, зачем молодому человеку внезапно понадобился ковер, элементарно. Ведь все так делают.
Использовать простыню? А если кто спросит, где и куда, ответить, мол, в прачечную несу грязное белье. А то мама на работе устает, примерный сын желает сделать ей сюрприз. Причем приятный, а не как обычно. Да! Точно! Так и надо! Решение принято, подходящая простыня найдена и расстелена на полу. Уложить тело и завернуть…
В процессе укладки Василий что-то сделал не так — то ли тронул пупок покойницы, то ли дернул Анжелу за волосы. А может, причина в том, что напоследок он решил изучить строение ее половых органов? Неважно. Важно, что с мертвой девушкой произошло нечто странное.
Тело ее внезапно изменило очертания, истончилось и в конце концов стало не толще простыни, в которую Васька собирался его завернуть. Только раскрытый череп выделялся на белой плоскости жутким футбольным мячом, порванным легионером из Восточной Европы.
Васька оторопел.
В замке входной двери заскрежетал ключ.
— Эй, родственники, я пришел! — послышался наигранно веселый голос отца. Отец всегда так говорил, когда выпивал сверх положенной нормы. Небось штаны уже мокрые…
Не зная, как поступить, Васька юркнул за портьеру.
В комнату, шатаясь и благоухая мочой и алкоголем, вошел папа Виталик. Споткнулся о голову Анжелы, пробормотал пару нецензурных слов и громко вздохнул. Он присел и бережно скатал расплющенное тело в рулон. Открыл сейф и аккуратно определил то, что осталось от прекрасной девушки, на полку. Рядом отец пристроил свой кошелек. Толстый-претолстый кошелек из крокодиловой кожи. Непромокаемый. Набитый купюрами крупного номинала, выглядывающими наружу.
Сейф захлопнулся, отец повалился на диван и захрапел.
Ключ от сейфа остался в замке.
Кончик бура уперся в грудь Старлея.
В животе бойца ВКС скопилось достаточно жара, чтоб испепелить подстенник вместе с тушканчегом, но Василий почему-то мешкал. Странно, но камикадзе тоже не решался убить врага, из-за которого оказался в безвыходном положении. Если бы не Василий, его, тушканчега, не отправили бы спасать Стену.
— Ну здравствуй, Степан.
— Привет, Васька. Как поживаешь?
— Так себе. Нынче я в конкретной жопе, разве не видишь?
— Твоя моей не лучше.
— Обе примерно одинаковые.
— Я бы сказал, идентичные.
Помолчали.
— Глаза прикрой, — наконец сказал Старлей, — сейчас полыхнет.
И полыхнуло. Вмиг выгорел объем Стены достаточный, чтоб свободно пройтись, поговорить о том о сем, вспомнить детство, обсудить планы на будущее.
— Тесно. Было. — Старлей вскрыл фюзеляж подстенника вдоль шва сварки, помог Степану выбраться из заточения.