Культурология: Дайджест №1 / 2010
Шрифт:
Но постмодернистская ирония над «старыми» метафизическими системами не привела к появлению новых философем на тему человека, которые бы конкурировали с персонализмом и экзистенциализмом. Методы декострукции и коллажа стирают главное: ощущение катастрофичности человеческой бытийственности в современном глобализированном мире и кризис деперсонализированной личности. Э. Мунье писал: «Тенденция к деперсонализации направлена против самой жизни, умеряет ее порыв, создает скопище бесконечно повторяющих друг друга особей, лишает открытия новизны, отводит жизненный поток в безопасные зоны, откуда он продолжает движение по инерции, которое в итоге оборачивается против него» 12 .
12
Мунье Э. Персонализм. – М., 1992. – С. 25.
Понятие «деперсонализация» обнаруживает свой смысл в рамках оппозиции: «объект – субъект», когда в поле зрения философа оказывается феномен экспрессивности человека в поисках «вертикали» в своей жизни в области трансцендентного. Деперсонализация в учениях экзистенциалистов обозначается разными терминами («объективация» Н. Бердяева, акты «обладания» homo viator (человека-пилигрима) Г. Марселя, К. Ясперса, «бытие-вместе-с-другими» Ж.-П. Сартра). Главный признак деперсонализации – поглощение индивидуально-личностного безлично-универсальным. Высокие технологии XXI в. (генная и биоинженерия, искусственный интеллект) создают возможности замещения индивидуально-личностного виртуальным шаблоном электронного гомо, который будет находиться под присмотром «техноразума». Фантазией на эту тему можно считать фильм «Матрица» режиссеров Лэрри и Энди Уачовски (1999). Главными действующими персонажами в фильме являются биороботы, скроенные по внешней мерке людей. Они являют собой мешки, наполненные рефлексами, сигнальными системами. При поступлении сигнала они должны действовать без промедления во имя сохранения Матрицы. Никакая отсрочка действия не допускается – ведь это элемент человеческого. Все же человек – главный персонаж – побеждает биороботов. Найденный им диод оказывается достаточным для разрушения Матрицы. Но это финал-утопия. Ведь постиндустриальная реальность не создается только «сверху», она строится и «снизу»: «бегством от свободы», «иждивенчеством жизни», «деградацией поступка». Последний феномен беспокоил М.М. Бахтина, автора незавершенной работы «К философии поступка» (1921), в которой он выдвинул идею ответственности поступка как некого факта бытия.
«Деградация» же поступка состоит, по словам Бахтина, в том, что «поступок ниспадает на ступень элементарной биологической и экономической мотивировки» 13 . Эти люди, как иронически заметил X. Ортега-и-Гассет, вдруг оказались на первом ряду, на лучших местах, облюбованных человеческой культурой. Толпа, возникшая на авансцене общества, вышла к рампе, и сегодня это главный персонаж 14 .
Однако и человек-масса может сопротивляться стереотипам коллективного глобального сознания. Человек не может чувствовать себя уютно в расцвеченном шоу и симулякрами мире. Кроме этого «большого мира» есть и маленький приватный мирок. В рамках этого мирка, совсем не напоминающего сказочную страну Диснейленд, человек старается воссоздать хотя бы подобие своей индивидуальности. Эту смену в общественном климате уже в 80-е годы XX в. в постиндустриальных обществах заметили постмодернисты. Соответственно, подверглись корректировке представления о человеке как о «машине желания». В понятийном аппарате постмодернистов появилось понятие «складка» (Ж. Делёз, Ж. Деррида, К. Видаль, М. Серее и др.). В понятие «складка» заложена метафизическая идея неких «черных дыр» в автономной повседневности, в которых возможны всплески индивидуального, разрушающие стандартизированный облик «машины желания». Таким образом, предполагается некий аналог личностного самостроительства, но по ризоме, т.е. непредсказуемого процесса. Иными словами, личность в своем саморазвитии должна рассыпаться на не связанные друг с другом симуляции; или она вдруг создает карту – культурную инсценировку, имитируя увлеченность языческими ритуалами, оккультизмом, эзотерикой, восточными диетами, боевыми искусствами, магическими обрядами. Ф. Гваттари и Ж. Делёз обозначили новые реалии бытийности человека в ситуации стихийного постмодерна общественной жизни как «трансверсальность» – метафизическая поперечность личности по отношению к общепринятому, выражающаяся в банализации, карнавализации, ритуализации жизненного мира, в игре с «видимостями и двусмысленностями» (к примеру, массовое сочинительство анекдотов в постсоветской России) 15 . Оборотной стороной трансверсальности является отрицание всего и вся, в том числе и тех культурных «скрепов», которые были выработаны человечеством на протяжении всей истории.
13
Бахтин М.М. К философии поступка // Философия и социология техники: Ежегодник, 1984–1985. – М., 1986. – С. 123.
14
Ортега-и-Гассет X. Избранные труды. – М., 2000. – С. 44–45.
15
См.: Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. – М., 1998. – С. 181.
Но «трансверсальность» не спасает человека, ибо она создает эфемерный тип социальности – взаимные переплетения языковых игр, участниками которых являются «дивиды» – фрагментированные, с разфокусированным сознанием, лишенные целостности люди. Трансверсальность лишь инициирует трагическую убыль жизненного пространства человека до размеров точки – Ничто – смерти – духовной, физической. Это талантливо показал французский писатель Борис Виан (1920–1959) в романе «Пена дней» (1946).
«Пена дней», вынесенная в заголовок романа, – это метафора зашоренности сознания человека штампами, рекламными слоганами, машинерией здравого смысла с его черно-белой логикой. Избранный Б. Вианом инструментарий раскрытия «зашоренности» – типичное постмодернистское письмо с характерной для него плюральностью языковых игр, психоанализом слова, сознательным эпатажем, использованием кентавров – соединения несоединимого: цинизма и сентиментальности, иронии и сочувствия, пародирования стиля и искренности интонации. Но при этом Б. Виану претила апологетика ризомного существования, свойственная постмодернистам: бесчеловечный социальный мир порождает и своего «актера» – «дивида» как продукта перерождения человека в силу утраты интеллектуально-духовных ресурсов. Дивид – угроза жизни человеку, который пытается обозначить нишу для своей трансверсальности, будь это увлечение учением Сартра (Шик) или Любовь (Колен и Хлоя). Хлоя умирает от болезни, Колен, опечаленный ее смертью, не в силах сделать последний шаг навстречу смерти, он идет по мосткам на берегу реки и останавливается посередине. Шика убивают сенешали (полицейские), когда он пытается сопротивляться оскорбительному для него уничтожению его любимых книг Жан-Соля Партра (прототип – французский экзистенциалист Жан-Поль Сартр).
В начале романа Жан-Соль Партр выступает как подлинный властитель дум. Его выход к поклонникам с учением об экзистенции обставлен с древнеримской помпезностью эпохи цезарей: он приезжает на лекцию на слоне, в бронированном палантине, в углах которого сидят снайперы с алебастрами – ими снайперы расчищают путь на сцену кумиру. Далее начинается шоу: столпотворение фотографов, увод их в тюрьму, почти внутриутробная экзальтация собравшихся, обрушение потолка по причине того, что под самый потолок забрались безбилетные поклонники Партра. Содержание же лекции излагается в пародийном ключе: «Партр привстал и представил публике оплетенные соломой образцы блевотины. Настоящий успех выпал на долю самого красивого: непереваренного яблока с красным вином 16 . Поклонник Партра Шик вряд ли очарован метафизическими глубинами учения об экзистенции как о человеческом сознании, направленном вовнутрь и изнутри проясняющим смысложизненные вопросы. Он скользит по внешней форме – поверхности – гордится, как коллекционер, самыми дорогими для него приобретениями, к примеру изданием «Пролегоменов к выбору перед “Тошнотой” Партра на туалетной бумаге без зубчиков» 17 . (Такого рода книги лишь сейчас стали издаваться, когда письменная культура человечества была «стащена» с пьедестала посткультурой эпохи постмодерна.)
16
Виан Б. Собр. соч.: В 4. т. – СПб., 1997. – Т. 1. – С. 91.
17
Там же. – С. 50.
Данный пример – иллюстрация того, что остается от понятий, образов философской антропологии после постмодернистской деконструкции. Остаются симулякры, а метафизические смыслы, связанные с пафосом защиты «человеческого» в человеке, исчезают. Б. Виан обыгрывает таким же способом сартровский термин «выбор», который в учении Сартра означает обреченность человека на свободу, т.е. борьбу с факторами его овеществления или же покорность. В романе Б. Виана своеобразно обыгрывается знаменитый тезис Ж.-П. Сартра: «Я ответствен за себя самого и за всех, и я создаю определенный образ человека, который я выбираю. Выбирая себя, я выбираю человека вообще» 18 . Подружка Шика Ализа приходит к Жан-Солю и просит его не продолжать издавать новые тома энциклопедии «Тошноты», так как Шик тратит деньги на их приобретение. Далее идет следующий диалог:
18
Сартр Ж.-П. Тошнота: Изб. произведения. – М., 1994. – С. 3.
Ализа: Он обожает то, что вы пишете.
Жан-Соль: Это его право. Он сделал свой выбор.
Ализа: Я вот тоже сделала свой выбор… ну так вот я вас убью, раз вы не хотите задержать публикацию.
Жан-Соль: Вы лишите меня средств к экзистенции. Как, по-вашему, смогу я защищать свои права, коли буду мертв 19 .
И далее происходит действо в духе сюрреализма: Ализа вонзает сердцедер в грудь Партра, и его сердце падает на столик в заурядном погребке.
19
Виан Б. Указ. соч. – СПб., 1997. – С. 172.
Описание свадебной церемонии Колена и Хлои в романе «Пена дней» можно считать иллюстрацией к известному изречению лидера французского постмодернизма Ж. Делёза: «Современный мир – это мир симулякров. Человек в нем не переживает Бога» 20 . Колен и его спутники въезжают в церковь на вагонетке по туннелю, на стенах которого сменяют друг друга кадры Святого, видения Девы Марии, лик Господа с ультрафиолетовым фонарем под глазом. Увертюра и псалом представляют собой базовые темы эллингтоновских аранжировок, т.е. слушателя оставляют в том же мире, отнюдь не горнем. Бегают служки, следят за людьми – Шик получил «увесистый удар по пальцам», ибо вместо того чтобы слушать, он открыл книгу своего любимого Партра 21 . Служки – прообразы биороботов Матрицы. Книга – олицетворение трансцендентных сущностей. Таинства же становятся шоу, вместо того чтобы способствовать обожению человека.
20
Делёз Ж. Различие и повторение. – СПб., 1998. – С. 9.
21
Виан Б. Указ. соч. – С. 75.
Постмодернисты не отрицают, что симулякры – фантасмы, но ссылаются при этом на «фантасмы» бытийственности человека в постиндустриальную эпоху. Но Дух не может стать простым удвоением земного мира.
Восхождение к духовности предполагает осознание человеком своих онтологических истоков; в них заложен жизнеобосновывающий смысл человеческого бытия. Постмодернистское отрицание традиционных культурных оппозиций: верх – низ; индивидуальное – коллективное; часть – целое; субъект – объект; поверхностное – глубинное – приводит к подрыву способности человека к трансценденции, «выходу из себя» (то, что К. Ясперс называл «экзистенциальным кризисом человека»). «Трансверсальность», декларируемая постмодернистами, не может заменить «трансцендирование». Возвращение к онтологическим истокам человеческой бытийности предполагает иную психологию – движение к жизни по Духу, содержательное наполнение которого как метафизической идеи происходило на протяжении всей истории человечества – там, где взаимно перекрещивались области религии, теологии, философии, искусства. Поэтому можно согласиться с Гитлиным в том, что постмодернизм – тупик, закрывающий все перспективы человека, это – «бомба, висящая над горизонтом и грозящая все вокруг взорвать… бомба – образ постмодернистской эпохи. В этом свете постмодернизм есть предчувствие будущего шока – как если бы бомба уже упала» 22 .
22
См.: Gitlin Т. Postmodernism: roots and politics // Dissent. – N.Y., 1989. – Vol. 36, N 1. – P. 100–108.
Иконичность времени в «Диалектике мифа» А.Ф. Лосева
Аннотация: В статье О.Я. Зоткиной «Иконичность времени в “Диалектике мифа” А.Ф. Лосева» предлагается попытка культурологической интерпретации лосевской концепции времени. В основе данной концепции, как считает автор статьи, лежит раскрытие связи времени с вечностью и видение времени в масштабе «личностной истории». Это и дает автору возможность рассматривать данную концепцию в параллели с иконичным виденем времени и личности. Категория иконичности, смысл которой раскрывается в том числе и с опорой на труды А.Ф. Лосева, оказывается универсальной «оптикой» восточно-христианской культурной традиции. Заложенное в иконичности единство личности и образа является определяющим мотивом в концепции Лосева, отличающим ее от многих иных концепций символа и мифа.