Кумир и поклонницы
Шрифт:
Несчастный футболист
Дорогая Несчастная!
Жизнь коротка. Если ты так ненавидишь спорт, ты никогда не добьешься успехов. Команде будет даже лучше, если ты из нее уйдешь, они найдут того, кто будет играть с удовольствием. Скажи своему папе, что ты понимаешь — он хочет научить тебя уму-разуму, но если ты не попробуешь чего-нибудь нового, ты никогда не узнаешь, в чем ты можешь быть самой лучшей. А новое ты можешь узнать только в том случае, если не будешь тратить время на то, что
Затем приготовься к тому, что ты услышишь; «Ты-меня-очень-огорчаешь». Но не расстраивайся. Он переживет. Когда увидит, как великолепно ты выглядишь на сцене.
Энни
Двенадцатая глава
После истории с Кэйрой я начала думать, что, пожалуй, Люк был прав.
Потому что это сработало. Замечательно сработало.
Но… может быть, все получилось потому, что все ребята каждый вечер видели меня в передаче «Доступный Голливуд», где я говорила:
— Нет, мы с Люком просто друзья.
Но, как бы то ни было, это сработало. Народ перестал мычать при виде Кэйры.
И все вокруг ходили и удивлялись, включая мою бывшую лучшую подругу Трину:
— Что это с Джен? Почему она так мила с Кэйрой? Но все это говорилось так, чтобы Кэйра не слышала, поэтому мне было безразлично.
Особенно когда моя мама рассказала мне, что после того дня в школе — дня, когда Кэйра прошла по подиуму без мычания, — Кэйра сообщила миссис Шлосбург, что в будущем году войдет в школьный совет.
Так что теперь, надеюсь, Кэйра не собирается никуда уезжать.
Но теперь меня огорчало другое. Пока я разбиралась с Кэйрой, моя лучшая подруга меня разлюбила. Трина все еще отказывалась разговаривать со мной — такова была плата. Я скучала по ней. Мне не с кем было болтать в Интернете, и выполнение домашнего задания по латыни потеряло свою прелесть. Я не раскаивалась в том, что сказала ей, и по-прежнему не думала, что мое согласие идти на «Весенние танцы» с Люком Страйкером было таким уж отвратительным предательством, как это казалось ей.
Но я надеюсь, что мне удалось слегка улучшить ситуацию. Потому что наше общение с Триной вне дома или школы негативно действовало на мою жизнь… особенно на репетициях «Трубадуров».
Быстро приближался день великого выступления нашего хора. Наши платья, красные с блестками — по сто восемьдесят долларов каждое — прибыли. Я еще никогда в жизни не видела таких уродливых одеяний, правда. Если бы такое платье я нашла в гардеробе Кэйры, я тут же отправила бы его на благотворительный базар.
И, возможно, его даже там не приняли бы.
Но мистеру Холлу они нравились. Когда мы первый раз репетировали в платьях, он просто прослезился. Он сказал, что наконец-то мы выглядим как хор.
Не знаю чем, с его точки зрения, мы были раньше. Но, по-видимому, не хором.
Платья пришли в последний момент. Утром в пятницу — за день до «Весенних танцев» — «Трубадуры» клэйтонской средней (вместе с мистером Холлом и членами школьного оркестра, которые аккомпанировали нам) погрузились в специально напитый для поездки автобус.
В этом автобусе мы должны были отправиться в Высшую школу Бишоп Люерс, где нам предстояло встретиться лицом к лицу с дюжиной других хоров. Каждому хору давалось пятнадцать минут, для того чтобы ослепить весьма престижных судей — среди них была даже бывшая Мисс Кентукки — своими вокальными данными, интонациями, ритмической точностью, своим толкованием музыки, чистотой тонирования, позами, хореографией и общим мастерством исполнения.
Можно было придумать что-нибудь более дурацкое? Я имею в виду бывшую Мисс Кентукки? Уж могли бы пригласить хотя бы Эндрю Ллойд Вебера или еще кого-нибудь.
Но, вы не поверите, несмотря на такой состав жюри, все очень нервничали. Особенно мистер Холл и сопрано. Должна признаться, что альтам было гораздо интереснее вычислять, сколько маленьких кусочков бумаги удастся заткнуть в завиточки Карен Сью Уолтерс, стоящей ступенькой ниже перед нами.
Карен Сью обвиняла нас в том, что мы кидаемся в нее обслюнявленными комочками бумаги. И вы этому верите? А мистер Холл раздул из этого целое дело. Ведь это были не обслюнявленные комочки бумаги, а всего лишь обрывочки домашней работы скучающей Лиз.
Так или иначе, в последнюю неделю перед поездкой на «Бишоп Люерс» мистер Холл заставлял нас столько репетировать, что «Весь этот джаз» постоянно звучал у меня в голове. У нас уже все получалось — и вокал, и ритмическое равновесие, и интонирование, и дикция.
Но, как считал мистер Холл, у кого-то из нас были проблемы с ритмикой. И кое-кто из нас — одна из нас — имела серьезные проблемы с хореографией.
Я могла защищаться только тем, что когда я проходила прослушивание, мне никто ничего не говорил о танцах. Серьезно. То, что касается пения, мне понятно. Но танцы? Никто не сказал ни слова.
Обычно я просила Трину прийти после уроков и помочь мне с этой хореографией. И обычно она с радостью соглашалась.
Но Трина и я не разговаривали. Вернее, я-то говорила с ней.
Проблема была в том, что Трина мне не отвечала.
Во вторник я решила, что все это слишком затянулось.
К среде от всего этого меня просто тошнило.
Еще меня тошнило от криков мистера Холла по поводу хореографии. Ведь если подумать, виновата была Трина. Я хочу сказать, что именно ОНА говорила: «О, это нужно для твоего вкладыша в аттестат».
Ага, а кому нужен будет вкладыш, если я ПОМРУ? Я боялась, что именно так и случится, если мистер Холл не перестанет вопить на меня из-за моей хореографии. Я просто рухну МЕРТВОЙ.
У меня все получалось в песне «Столько, сколько я ему буду нужна», потому что это медленная песня. И пока мы пели «День за днем», где нам нужно было всего лишь смотреть на прожектор — «Вы смотрите па прекрасный заход солнца», — говорил нам мистер Холл. — «Вы смотрите на радугу, озаренную любовью Господа!» — у меня все было в порядке,