Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове
Шрифт:
— Галия, — осторожно сказал Мулланур. — Мы ведь с тобой друзья, верно?
Она кивнула.
— Скажи, Галия, ты что — любишь его?
Галия опустила глаза. Помолчала. Потом вскинула голову и, глядя ему прямо в глаза, своими огромными глазами, ответила:
— Люблю.
— Ну а он?
— Что он?
— Он тоже тебя любит?
Если Мулланур рассчитывал этим вопросом смутить девушку, то он ошибся.
— Да, — смело ответила она. — И он тоже. Мы с ним любим друг друга и скоро поженимся.
— Ладно, — вздохнул Мулланур. — Иди… Можешь считать,
Он понимал, что рассчитывать на трезвую и беспристрастную оценку человеческих свойств Эгдема Дулдуловича тут уже не приходится.
Алим Хакимов тяжело пережил крах «Забулачной республики». Конечно, в политике, как и на войне, случаются порой неприятные сюрпризы: иной раз твердо рассчитываешь на победу, а приходится терпеть поражение. Но такого постыдного краха Алим не ожидал. В самом деле, кто мог предположить, что организация, насчитывающая десять тысяч хорошо обученных, преданных, вооруженных солдат, рухнет словно карточный домик? Особенно потрясла его стремительность падения «Забулачной республики». Это еще просто счастье, что он успел скрыться. Стоило замешкаться хотя бы на час, и не сносить бы ему головы. Уж кого другого, а его господа большевики не помиловали бы.
Алим бежал в Самару.
«Как-то еще примет меня господин Сикорский… — с замиранием сердца спрашивал он себя, подходя к низенькому скромному домику на тихой улочке, спускающейся к самой Волге. — Как-то еще примет меня этот кремень-человек… Одно дело — Алим Хакимов, в распоряжении которого десять тысяч штыков, и совсем другое дело — беглец, спасающий жизнь, умоляющий приютить его».
Однако Сикорский, вопреки всем опасениям, встретил его хорошо. Крах «Забулачной республики», похоже, ничуть его не обескуражил.
— Вы живы, вы на свободе — это главное, — сказал он, пожимая Хакимову руку.
— Ах, дорогой друг, — лицемерно покачал головой Хакимов. — Уж лучше бы я погиб, но торжествовало бы наше дело.
— Наше дело не погибло, — надменно сказал Сикорский. — Живы мы с вами, жива наша идея.
«Наша идея! — саркастически подумал Хакимов. — Наша! Как бы не так… Что общего может быть между идеями полковника старой армии, мечтающего восстановить рухнувшую империю, веками угнетавшую малые народы, и идеями патриота, стремящегося к единению и независимости своих единоверцев-мусульман?»
Да, в другие времена Хакимов постыдился бы даже стоять рядом с этим солдафоном, напичканным давно прогнившими имперскими идеями. Но ничего не поделаешь. Приходится по одежке протягивать ножки. В плохие времена, как говорят в таких случаях татары, и свинью назовешь сватом.
Вслух, однако, он сказал другое.
— Вы правы, господин Сикорский, идея наша, слава аллаху, жива.
— Я рад, что вы согласны со мной, господин Хакимов, — улыбнулся Сикорский. — Ведь наше сотрудничество, я надеюсь, будет продолжаться.
«До поры до времени, — подумал Хакимов. — Только бы нам покончить с этим дьявольским большевистским наваждением, а уж там… Там наши пути-дороги
Однако вслух он сказал:
— Разумеется, наше сотрудничество будет продолжаться.
Раздался условный стук в дверь. Хозяин кинулся отворять.
— Наконец-то, Август Петрович, вы изволили явиться! Мы уж тут заждались, — прозвучал в передней его голос.
Вновь прибывший оказался дородным, представительным господином в полувоенном френче и галифе. Этот костюм не слишком гармонировал с его довольно-таки солидным брюшком и бородкой.
— Честь имею представить вам, — сказал Сикорский, — нашего дорогого гостя из Казани.
— Очень рад, — вошедший протянул Хакимову руку. — Август Амбрустер, правовед.
— А это господин Хакимов, член правительства татарской республики, — сказал Сикорский.
Хакимов молча поклонился.
— Садитесь, прошу вас! — Амбрустер широким гостеприимным жестом указал на кресло.
Хакимов сел.
Амбрустер уселся в кресло напротив.
— Я рад, господа, что вы наконец познакомились, — сказал Сикорский. — Не худо было бы нам всем встретиться вот так, втроем, гораздо раньше. Но лучше поздно, чем никогда. Нам с вами, друзья мои, предстоят большие дела. Мы призваны объединить все антибольшевистские силы России. Мы должны скоординировать все наши действия. Я предлагаю, не откладывая дела в долгий ящик, сейчас же составить план совместных действий… Впрочем, этим мы займемся, пожалуй, не здесь…
Они занялись этим в крошечном флигеле, расположенном в глубине двора. Сикорский сказал, что там им будет спокойнее.
Разювор начал Амбрустер; судя по всему, он был весьма важной персоной, куда более важной, чем Сикорский. Во всяком случае, расспрашивал он Хакимова так, словно был генералом, а он, Алим, — каким-нибудь тай штабс-капитаном.
— Как вы полагаете, господин Хакимов, — начал он, — разгром ваших вооруженных сил оказал сильное воздействие на умы ваших единомышленников?
— Трудно сказать, — замялся Хакимов. — Силы были весьма многочисленны, такого внезапного краха никто не ждал, и, что греха таить, это произвело на многих впечатление весьма удручающее. Но ненависть к Советам в сердцах истинных мусульман, я думаю, стала только еще сильнее.
— У вас, я надеюсь, сохранились связи с теми, кого вы называете истинными мусульманами? — прищурился Амбрустер.
— Все тайные явки у нас сохранились, — ответил Хакимов, невольно усвоив навязанный ему тон подчиненного, отвечающего на вопросы начальства.
— А помимо тайных явок?
— Все, кто был в подполье, сейчас разбросаны по всему свету. Связь со многими из них, к сожалению, утеряна.
— Ее необходимо наладить, — бросил Амбрустер своим генеральским топом. — Теперь вопрос другого рода. Как, на ваш взгляд, приняло мусульманское население идею комиссара Вахитова? Я имею в виду идею создания Татаро-Башкирской республики.
В ответ на удивленный взгляд Хакимова он пояснил:
— Этот вопрос меня очень интересует, господин Хакимов. Не хотелось бы повторять ваши ошибки.