Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове
Шрифт:
Мулланур чувствовал, что ненависть оратора к национальной буржуазии искренна. Отчасти он даже разделял его опасения, что буржуазия попытается использовать идею автономии в своих целях. Однако было чистым безумием делать отсюда крайние выводы, направленные против идеи самоопределения наций, лежащей в основе национальной программы партии большевиков.
Путаным и нигилистическим выводам Грасиса необходимо было дать решительный отпор.
— Когда на этом заседании некоторые представители местных Совдепов взяли на себя смелость утверждать, что мусульманский пролетариат против создания Татаро-Башкирской республики, — начал он, — мне невольно захотелось ответить им словами Чацкого,
Подождав, пока утихнет вызванный его словами смех и улягутся аплодисменты, он продолжал:
— В своем выступленин я буду опираться только на факты. Чтобы познакомить вас с истинным отношением мусульманского пролетариата к Положению о Татаро-Башкирской Советской республике, я позволю себе прочесть несколько телеграмм. Всего несколько, хотя сразу хочу отметить, что таких телеграмм в нашем распоряжении десятки.
— «25 марта, — читал Мулланур, — состоялось общее собрание рабочих-мусульман Казанского порохового завода. Доклад большевика Ахтямова о Татаро-Башкирской Советской республике был встречен аплодисментами…» Представитель Пермского губерлского Совета и мусульманского комиссариата сообщает: «1 апреля в Перми проходил мусульманский съезд заводских рабочих, на котором решено поддержать республику». С 12 по 21 мая в Казани проходила общая конференция рабочих-татар. Она единодушно приветствовала Положение о республике. А вот сообщение из Чистополя, со съезда мусульманских крестьян и учителей… Есть телеграммы из Уфы, Оренбурга, Ташкента, Астрахани и из других мест.
В зале зашумели, громко зааплодировали. Вдохновленный этой бурной реакцией, Мулланур отложил в сторону документы и заговорил, стараясь сдерживать волнение: он не хотел, чтобы его спор с Грасисом принял характер запальчивой и нервной полемики. Тут нужна была серьезная, аргументированная отповедь.
— Вот, товарищи, — спокойно сказал он, — каково на самом деле отношение мусульманского пролетариата к Татаро-Башкирской республике.
Но спокойствие все-таки изменило ему.
— Товарищ Грасис, — сказал он, и голос его невольно дрогнул, — вероятно обмолвился, посмев заявить, что Центральный мусульманский комиссариат есть организация самозваная, не санкционированная волей народа. Любопытно, товарищи, что такое же обвинение бросил недавно в наш адрес со страниц буржуазной печати политический хулиган Атаулла Багаутдинов. Какое трогательное единение… — в голосе Мулланура теперь звенел неподдельный, ничем не сдерживаемый гнев, — какое трогательное единение коммуниста Грасиса с самыми темными силами из лагеря ненавистной ему буржуазии! Я предлагаю товарищу Грасису и его единомышленникам хотя бы просто подсчитать количество зарегистрированных у нас мусульманских комиссариатов, стихийно возникших на местах. Тогда, я думаю, им многое станет ясно…
Зал притих. Мулланур оглядел лица внимательно слушающих его людей. Тут были и его соратники, верные и преданные друзья. Были и недруги. Но все они, все до одного, слушали его, затаив дыхание. Кто — одобрительно улыбаясь, а кто — стиснув зубы, с трудом сдерживая нарастающую неприязнь. Как ни странно, но именно эти хмурые лица недругов вернули Муллануру утраченное было спокойствие.
— Товарищи рабочие и сознательные крестьяне-мусульмане! — обратился он к залу. — Во имя вашей свободы, во имя вашего будущего объединяйтесь под красными знаменами Советской республики! Не забывайте: в далекой Индии, в Египте, в глубинах Азии живут миллионы наших братьев мусульман, таких же рабочих, таких же крестьян-бедняков, как вы! Они стонут под двойным игом европейской и своей национальной буржуазии. Если ваши сердца горят желанием помочь угнетенным братьям,
Голос Мулланура гремел в притихшем зале, как набатный колокол:
— Друзья! Товарищи! Братья! С гор могучего Кавказа, из глубин Сибири, из сел и деревень спешите на защиту рождающейся Татаро-Башкирской республики! Да здравствует Татаро-Башкирская республика! Да здравствует возрождающийся к новой жизни, объединенный русским пролетариатом мусульманский пролетариат!
Совещание затянулось допоздна. А потом Мулланур еще долго разговаривал с делегатами: они обступили его, каждый тянулся со своим вопросом, каждому надо было ответить, что-то разъяснить, в чем-то утешить, успокоить.
Было уже далеко за полночь, когда Мулланур наконец добрался до своей комнаты. В изнеможении сел он на кровать; хотелось прямо вот так, не раздеваясь, лечь и провалиться в сон, как в глубокий, темный омут. Однако усилием воли он заставил себя стянуть сапоги, откинуть одеяло.
Внезапно раздался робкий, осторожный стук в дверь.
«Кто бы это мог быть в такой поздний час?» — удивленно подумал Мулланур и спросил:
— Кто там?
— Это я, комиссар! Я, Абдулла! — послышалось из-за двери.
— Абдулла?! — Мулланур радостно кинулся навстречу другу.
На пороге и впрямь стоял Абдулла — целый и невредимый, в старенькой своей, видавшей виды солдатской шинели, с котомкой за плечами, с суковатой палкой в руке.
Мулланур стиснул руку Абдуллы обеими руками. Но тот, как медведь, схватил в охапку своего друга комиссара и с снлой прижал к груди.
Чуть не до самого рассвета рассказывал Абдулла Муллануру обо всем, что случилось с ним в Казани. Мулланур слушал, почти не перебивая. Лишь изредка задавал какой-нибудь короткий наводящий вопрос — ему важна была каждая подробность, даже если она казалась рассказчику пустяковой, не стоящей внимания.
Абдулла развязал свою котомку и достал оттуда смятую газету.
— Вот, — смущенно протянул он ее Муллануру. — Это мне подбросили. Хотел выкинуть эту гадость, но потом подумал: может, тебе, комиссар, интересно будет поглядеть, что про тебя пишут твои враги. Ты ведь учил меня, что врагов надо хорошо знать.
Эту довольно длинную речь Абдулла произнес, словно бы оправдываясь. Похоже было, что он чувствует себя виноватым.
— Ты молодчина, Абдулла! Правильно сделал, что не выкинул. Выкинуть ее мы всегда успеем…
Он торопливо развернул и разгладил смятый газетный лист.
Это была контрреволюционная газета «Алтай», заступившая место запрещенного «Курултая». Муллануру сразу же кинулась в глаза размашистая карандашная надпись на полях: «Читай, лакей красных комиссаров! Прочтешь — узнаешь, что твои дни сочтены. Передай это своим собакам-хозяевам!»
— Прямо задыхаются от злобы, бедняги, — усмехнулся Мулланур. — Клянусь, это меня радует. Такая бессильная злоба точнее любого барометра говорит, что дела их плохи.
Абдулла ткнул пальцем в абзац, жирно отчеркнутый, как видно, тою же рукой.
— Вот, комиссар. Тут они про тебя пишут. Прочти!
Мулланур прочел вслух:
— «Мулланур Вахитов решает наши национальные дела не так, как хотим их решить мы, а так, как приказывают ему те, кому он служит, — русские, еврейские и грузинские большевики».
Это была единственная фраза, выдержанная в более или менее парламентских выражениях. Дальше шла откровенная площадная брань и прямые угрозы.
Однако Мулланур превозмог отвращение и прочел все насквозь. Что ни говори, это было любопытно.