Купе смертников
Шрифт:
«Что ей от меня было надо?» — думала Бэмби, проходя мимо Центрального рынка; от резких запахов, доносившихся оттуда, ее подташнивало. Теперь он уже должен быть в Дижоне, а может, и дальше. В Дижоне утром я спала и ничего еще не случилось, а он лежал на своей полке надо мной и, возможно даже, что-то говорил мне.
Ноги сами привели ее на улицу Реомюра. Она покинула контору днем, не дав никаких объяснений, в первый же рабочий день. Завтра ее выставят за дверь. Бывают вечера, когда кажется, сам Господь Бог против тебя
Ее взяли на работу заочно, по письму, положившись на ее диплом, с окладом в 88 тысяч франков в месяц минус взносы на социальное страхование, плюс тринадцатая зарплата, оплата транспортных расходов и комната под самой крышей на улице Бак с водопроводом и газовой плиткой.
Завтра мсье Пикар, сообщив ей, что она уволена, вероятно, отберет у нее и комнату. Господь Бог не оставит ей ничего. Как говорила мама: «оставит лишь глаза, чтобы плакать».
Ей все-таки надо было бы зайти в контору сегодня вечером. А вдруг она застанет там мсье Пикара, он, наверное, поздно уходит домой. Она ему все объяснит. Он показался ей очень славным, у него, вероятно, есть дочь ее возраста. Она скажет ему:
— Если бы ваша дочь увидела Даниеля у выхода с Лионского вокзала, как я в то утро, он бы наверняка и ее растрогал.
Потом придется рассказать о комнате, о первой ночи, о второй, о вещах, о которых невозможно говорить.
Впрочем, мсье Пикара в конторе не будет. Уже совсем стемнело, было очень холодно и грустно. Мсье Пикар наверняка уже вернулся домой. Единственное, что она может сделать на улице Реомюра, — это побеспокоить консьержа и забрать свою сумочку.
В это злополучное субботнее утро в восемь часов утра он стоял на перроне, неподалеку от выхода, засунув руки в карманы, с женской косынкой вокруг шеи. Пассажиры толкали его, проходя мимо, но он не двигался с места, и они обходили его то с одной, то с другой стороны. Настоящий болван.
Бэмби поставила чемодан на землю и спросила:
— Вы что, собираетесь здесь так и торчать? Что вы намерены делать?
Он вздохнул:
— Наконец-то! Что вы так долго там делали?
— Как это, что я делала?
— А вы не взяли мой чемодан?
— Как так, ваш чемодан?
— Но мы же договорились…
— Как так, договорились? Он качал головой, ничего не понимая. И она качала головой, ничего не понимая. Наконец они поняли, опустившись на скамью и поставив вещи Бэмби между собой. Он то и дело поправлял косынку, которая вылезала из плаща. На ней был изображен залив в Ницце.
— Ведь это женская косынка.
— Да, мамина. Не знаю, почему я захватил ее с собой. Маленьким я очень любил маму, любил носить ее вещи. А сейчас даже не знаю.
Он разработал целый план, как ему выйти с Лионского вокзала. Он сказал, что объяснил ей ночью, что ей следует сделать. Сказал, что объяснял ей это целых полчаса, свесившись над ней с полки. А она ничего не слышала: должно быть, как раз в ту минуту заснула.
— Вы должны были взять мой чемодан. Выйти, предъявив свой билет, оставить вещи в зале ожидания и вернуться обратно с двумя перронными билетами. А потом мы вышли бы вместе.
— Я ничего не поняла. Я не слышала. Вы очень здорово придумали.
Он смотрел на нее недоверчиво и разочарованно. Взрослым нельзя доверять. Они тебя никогда не слышат.
Она, стараясь придать ему уверенности, коснулась его руки. И подумала: «Теперь я и впрямь делаю глупость, по-настоящему я должна была бы пожелать ему, чтобы его поскорей задержали и отправили домой. В худшем случае его бы наказали, оставив без сладкого».
— Так идите и заберите свой чемодан. Где вы его оставили?
— В купе. В сетке для багажа.
— Заберите его поскорей и возвращайтесь.
— И мы сделаем так, как я сказал?
— Да, мы сделаем так, как вы сказали.
— Вы не уйдете? Она смотрела на него, чувствуя какое-то странное возбуждение, почти как в школе, но возбуждение куда более сильное. Сейчас мы обведем вокруг пальца надзирателей, сорвем урок или устроим тарарам, только куда более сильный.
— За кого вы меня принимаете? Он, счастливый, доверчиво кивнул головой и побежал к поезду за чемоданом.
Она прождала его минут десять на скамейке, думая: я себя знаю, я слишком хорошо себя знаю, у меня не хватит духа бросить его здесь, у меня с ним будет масса неприятностей, я сошла с ума.
Он вернулся с чемоданом, шел медленно со странным выражением лица, посерьезневший, притихший, неузнаваемый.
— Что это с вами?
— Со мной? Ничего.
Она вышла одна с двумя чемоданами и сумочкой. Нести их было тяжело. В зале ожидания она долго искала в карманах и кошельке две монеты по пятьдесят франков. Взяла в автомате два перронных билета. Оставила чемоданы позади автомата и вернулась обратно.
Он ждал ее у контроля, у него было все то же странное выражение лица, и тут она вдруг заметила:
— Куда вы дели свою косынку?
— Должно быть, забыл в купе. Пойдемте, это не имеет значения.
Они друг за другом прошли мимо контролеров. Бэмби предъявила билеты. И вот холодным солнечным утром они остановились со своими чемоданами на тротуаре у вокзала, глядя на проезжающие мимо легковые автомобили и автобусы.
— Ну ладно. До свидания, — сказал Даниель.
Он не умел говорить спасибо.
— Что вы собираетесь делать?
— За меня не беспокойтесь.
— А я вот беспокоюсь.
Они прошли немного в сторону площади Бастилии, прежде чем Бэмби остановила такси. Она села в машину. А он стоял на мостовой, погрустневший, с чемоданом из свиной кожи у ног. Она сказала:
— Вы едете со мной?
— Куда? Она не нашлась, что сказать в ответ. Он с трудом впихнул свой чемодан в такси. Ему все давалось с трудом. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, платье Бэмби задралось на коленях, и она никак не могла поправить его в машине, которая резко тормозила, проезжая по незнакомым улицам, где никто никого не знал.