Купеческий сын и живые мертвецы
Шрифт:
— Батюшка, — сказал Иванушка почти что с досадой, — наверняка такие основания и вправду имеются. Но ведь скоро лето пройдет! Коршуны поставят птенцов на крыло, и голубям уже не будет безопасно летать. Вот я и хотел погонять их сегодня с часик.
Мавра Игнатьевна не выдержала — хмыкнула. Она хорошо знала, что этот часик обернется тремя, а то и четырьмя часами, которые непутевый купеческий сын проторчит на голубятне. И ведь это она сама придумала лет пятнадцать назад для маленького Иванушки ту байку! Слишком уж мальчонка приставал к ней тогда. Всё выспрашивал: если матушка его в раю, то нет ли способа узнать, как живется ей там, на небе? А Мавра возьми, да и скажи ему: вот полетят голубки белые
А Митрофан Кузьмич — терпеливая душа! — тем временем за стенкой говорил сынку:
— Хорошо, один час ты можешь голубей погонять. Но потом обязательно приходи на Духовское кладбище. Ты знаешь, где я там буду. Придешь?
— Приду, — пообещал Иванушка с тяжким вздохом.
А потом, едва только отец уехал на телеге, груженой свечным воском (сам — за возницу), его сынок тут же помчал переодеваться. И выскочил из своей комнаты уже не в дорогой пиджачной паре, а в штанах с заплатанными коленками, старой полотняной рубахе и разношенных сапогах. Хоть к этому-то Мавра его приучила: не портить на голубятне хорошего платья — ходить туда в старье, какого не жалко.
Ключница зашла в его комнату и принялась привычно подбирать с полу брошенные как попало вещи. Пожалуй что, впервые в жизни она радовалась тому, что воспитанник её — такой своевольник и неслух.
2
На голубятне, устроенной над каретным сараем, стоял такой густой дух птичьего помета, что у кого-то непривычного могли бы даже заслезиться глаза. Но Иванушка ничего — давно привык. Голуби заволновались при его появлении, заворковали, зашелестели крыльями, и он первым долгом налил им свежей водицы и насыпал чечевицы в кормушку. И только потом пошел к сделанным из сети отсадкам: смотреть птенцов. Те уже подрастали и вот-вот должны были сами встать на крыло.
Это были в основном птенцы орловских белых турманов — любимой Иванушкиной породы. Московские серые, купленные за бешеные деньги, всё никак не желали плодиться.
Иванушка склонился к отсадкам — почти что припал к ним лицом. Там пушили перья несколько подросших птенчиков — еще нескладных, желторотых. И, глядя на них, купеческий сын поневоле вспомнил историю семилетней давности.
Тогда он — двенадцатилетний — вот так же поднялся на голубятню. Но было это в начале лета, и птенцы только-только вылупились. Точнее, он даже не знал, что они вылупились. Понял это лишь тогда, когда увидел то, что от них осталось: три клювика и три пары лапок. Вместо всего остального в голубином гнезде виднелись только какие-то измочаленные ошметки.
Иванушка сразу понял, что именно здесь произошло. И на глазах у него выступили злые слезы. Он заозирался по сторонам, закричал:
— Эрик, чтоб тебя разорвало!.. Где ты?
Но рыжий бандит, конечно же, не отозвался.
Эрик Рыжий — ему едва исполнился год — был, в общем-то, милейшим котом. Пушистый красавец с красивыми белым жабо на груди и с белыми чулками на лапах, был он ласков, любил мурчать на коленях у Иванушки и у его отца, да и мышей ловил хорошо. Но — как и все кошки, был он весьма обжорлив. И сожрать трех птенцов — этого ему и на завтрак не хватило бы.
А сейчас Эрика и след простыл. Котяра явно удрал тем же путем, каким проник сюда: по приставной лесенке, ведущей к слуховому окну. Иванушка и сам по ней поднимался на голубятню, но обычно всегда убирал её, уходя. А вот вчера сплоховал — про лесенку позабыл. Так что, проклиная теперь котофея, Иванушка в глубине души отлично понимал: в том, что произошло с птенцами, повинен не рыжий разбойник, а он сам.
Потому-то его так и ужаснули звуки, которые донеслись вдруг со двора.
Иванушка знал: в Живогорске полно бродячих собак. Знал, что они сбиваются в стаи и пугают до чертиков одиноких прохожих, многие из которых бывали ими покусаны. Но — подобные происшествия случались обычно после наступления темноты. Или же — где-нибудь на окраинах или на пустырях, вдали от человеческого жилья. А чтобы бездомные псины среди бела дня забегали в чей-то двор — это было дело неслыханное!
Но — яростное гавканье, которое долетало сейчас до ушей Иванушки, явно не принадлежало их сторожевой собаке: умной черной суке корсиканской породы по кличке Матильда. Чистопородного щенка тетка Софья Кузьминична двумя годами ранее прислала им из Италии, где безотлучно жила вместе с сыном. И сквозь этот многоголосый лай отчетливо пробивались отчаянные кошачьи вопли.
Иванушка кинулся к слуховому окну, высунул из него голову.
Во дворе на Эрика наскакивали с разных три крупных кобеля дворянской породы, отрезав котофею все пути к отступлению. Эрик выгибал спину, шерсть у него на загривке стояла дыбом, и он крутился между осатаневшими псами, как юла, пока что не позволяя им вцепиться себе в бока. Однако у Иванушки при виде этого будто всю кожу присыпало ледяной крошкой. Эрик был такой маленький с сравнении со злобными тварями, что атаковали его! И — купеческому сыну уже доводилось видеть кошек, растерзанных собачьими стаями. Ничего более жуткого ему в жизни не встречалось.
«Это всё из-за меня! — решил Иванушка. — Я пожелал, чтобы Эрика разорвало, и вот вам — пожалуйста!»
— Пошли отсюда, ироды! Прочь! — заорал он псам, чуть не срывая голос.
Но те к нему и голов не повернули. Они всё так же бешено скалили громадные желтые зубы, а из их раззявленных пастей капала в пыль слюна. А потом Эрик чуть зазевался, и один из псов цапнул его сзади чуть повыше бедра — выдрал кусок меха с мясом. Котофей пронзительно взвизгнул, его задняя правая лапа окрасилась алым, но всё же он каким-то чудом сумел отскочить чуть в сторону — не позволил вцепиться себе в правый бок. И только клацнули в воздухе собачьи зубы там, где он только что находился.
Иванушка схватил с крыши махалку — шестик с навязанной на него белой тряпицей, которым он гонял голубей. И стал с сумасшедшей поспешностью слезать по лесенке вниз, во двор. Как на грех, там не было сейчас ни одного человека: ни бабы Мввры, ни кучера, ни кухарки с горничной, ни отцовских работников. Так что никто не пришел Иванушке на помощь, когда произошло то, что произошло.
Спускаться, держа под мышкой длинный шест, было нелегко — тот задевал перекладины лестницы, норовил не пустить Иванушку вниз. Однако упал купеческий сынок не из-за «махалки». На третьей снизу ступеньке он оступился и ухнул вниз потому, что всё вертел головой: глядел через плечо, как там Эрик. Кот еще оборонялся, но — явно из последних сил. Белый чулок на его правой задней лапе сделался красным, и кот всё сильнее на эту лапу припадал.
Иванушка упал, пропахав носом обе оставшиеся ступеньки. А о самую нижнюю еще и треснулся со всего маху верхней губой — отчего Иванушке показалось, будто во рту у него взорвалась шутиха размером с яблоко. По его рубахе тут же заструилась кровь, а рот пронзила какая-то оскольчатая боль — кик если бы ему в десну вонзили иззубренный осколок стекла. Но в запале и страшной спешке Иванушка почти не придал этому значения. Он тут вскочил на ноги и побежал, вопя и размахивая шестом с тряпкой, на выручку своему непутевому коту.