Купель дьявола
Шрифт:
Быкадоров исчез через год, хотя все это время я была настороже и ни разу не позволила ему сходить в булочную. Он испарился в самом начале зимы, не оставив даже следов на только что выпавшем снегу. Два дня я решала, к какому способу самоубийства прибегнуть, а на третий села за диссертацию о прерафаэлитах. Пупик, так до конца и не простивший меня, снова воцарился в квартире, первым делом нагадив в мои единственные приличные ботинки. Следом явился Снегирь с нудным, как вечный двигатель, тезисом о возрождении галереи.
…Первым мы продали лже-Себастьяна со всеми его оспинками, темными сосками, безволосой грудью и маленьким шрамом
…Я так и не дождалась телефонного звонка от атташе по культуре из шведского консульства. Она забрела в “Валхаллу” случайно, только потому, что решила зата-риться в ближайшем к галерее супермаркете; в супермаркете был технологический перерыв, до конца которого оставалось десять минут. Конца же августовского пекла не предвиделось, и атташе решила скоротать время под родной ее шведскому сердцу вывеской “Валхалла”.
"Валхалла” оказалась картинной галереей, а я — ее деморализованной жарой владелицей, единственным живым существом среди пустынных пейзажей Снегиря и керамических козлов его приятеля Адика Ованесова. Скульптор-неудачник Адик снабжал нас стадами этих дивных животных в неограниченном количестве.
— The weather is terrible [4] , — на хорошем английском сказала мне атташе по культуре и попросила каталог.
— It is very hot [5] , — на плохом английском ответила я, проклиная бедность, которая не допускала даже мысли о каталоге.
4
Какая отвратительная погода (англ )
5
Очень жарко (англ )
Атташе улыбнулась мне, прошлась по двум зальчикам, едва не задела мощными мифологическими бедрами одного из козлов и приклеилась к картине Снегиря “Зимнее утро”. Еще ни разу я не видела, чтобы кто-то так пожирал глазами безыскусно написанный маслом снег.
— What is the price of this [6] ? — тяжело дыша и вытирая салфеткой взопревшую холку, спросила меня атташе.
Вот ты и попалась, Ингрид (или Хильда, или Бригитта, или Анна-Фрида), жара сыграла с тобой злую шутку, сейчас главное не продешевить, снег стоит дорого, фрекен, тем более таким непристойно жарким летом.
6
Сколько это стоит? (англ )
Мы сошлись на пятистах долларах. И обменялись телефонами.
Крутобедрая Ингрид (или Хильда, или Бригитта, или Анна-Фрида), растянув в улыбке блеклые губы, сказала, что позвонит ровно в четыре и подъедет за картиной.
"Нужно было заломить шестьсот”, — меланхолично подумала я.
…Звонок раздался без семи четыре. Надо же, как припекло, нужно выждать три звонка и только потом снять трубку. Это прибавит солидности. И мне, и “Валхалле”. А вечером можно будет прикупить на комиссионные помаду и лифчик, поехать к Адику Ованесову с холодным пивом и успеть вернуться домой до разведения мостов.
Мосты — это святое.
Если бы я знала тогда, какие странные и страшные события последуют за этим звонком, я бы просто не сняла трубку. Ни на три звонка, ни на шесть, ни на девять. Но я сняла ее, даже не предполагая, какой опасности подвергаю себя и своих близких. Я сняла ее, и это стало моим первым ходом в смертельной игре, правила которой я узнала лишь в самом финале. Когда занавес раскрылся в последний раз и на поклон вышел убийца.
— Слава богу, ты здесь, — услышала я на том конце провода голос Жеки. Нет, это был не голос — лишь его слабое подобие, вылинявшая шкурка; скелет, деформированный ужасом. У меня подкосились ноги, и я вцепилась в край стола, чтобы не упасть.
— Что?! — заорала я в трубку, и мой позвоночник окатило холодной волной. — Что случилось? Что-то с детьми?! Жека, Жека…
— Нет, — прошелестела Жека, и я почти физически ощутила, что она близка к обмороку. — Дети еще в Зеленогорске, на даче. Я приехала одна… Быкадоров. Он здесь, в квартире.
Три года я запрещала себе произносить его имя, оно никогда не всплывало в наших с Жекой разговорах, когда мы простили друг друга. Это было добровольное табу, печать на устах, запрещенные песенки.
— Он здесь, — еще раз произнесла Жека. — Он здесь, и он мертв.
— Ты с ума сошла…
— Сойду, если ты сейчас не приедешь.
— Звони в милицию. Я приеду, звони в милицию…
— Если бы ты видела… Приезжай. Я никуда не буду звонить, пока ты не приедешь.
— Хорошо. Я беру машину. Буду у тебя через полчаса. Ты выдержишь?
— Приезжай…
Я выскочила из “Валхаллы”, напрочь забыв об Ингрид-Хильде-Бригитте-Анне-Фриде из шведского консульства и спустя двадцать пять минут была возле Жекиного дома в Купчине. Она ждала меня на скамейке у подъезда, сжавшись в комок. Светлый Жекин сарафан вымок от пота, а лицо — от слез. Она вцепилась в мою руку, больно оцарапав ладонь ногтями.
— Пойдем, — сказала я.
— Нет…. Подождем немного. Меня вырвет. Меня уже вырвало.
— Хорошо. А теперь объясни, что произошло. Ты ведь должна была вернуться в пятницу, а сейчас только среда…
— Ты хотела, чтобы я приехала в пятницу?.. Боже, боже… Я сама не знаю… Проснулась сегодня в пять утра. Нет, не проснулась… Села в кровати и поняла, что должна быть в Питере.
— Предчувствие?
— Нет… Нет… Я просто должна была приехать. Представляешь, если бы я вернулась в пятницу с детьми, и они бы увидели весь этот ужас…
— Ужас?
— Идем, — сказала Жека, и боль в ладони от ее ногтей стала невыносимой. — Он там. Идем, ты все увидишь сама.
Когда мы вошли в подъезд, решительность сразу же покинула Жеку. Мне пришлось волоком тащить ее по ступеням, она то и дело останавливалась и хваталась за перила. На третьем этаже ее снова вырвало.
— Черт возьми, — я даже рассердилась — на нее. — Держи себя в руках, Жека.
— Посмотрим, как ты будешь держать себя в руках, когда увидишь все это…
В квартиру она так и не зашла, осталась сидеть на лестничной площадке. Устав сражаться с ее страхами, я толкнула дверь и оказалась в прихожей, знакомой до последней мелочи: ботинки Лаврухи-младшего под вешалкой, куртка Катьки-младшей на вешалке, Жекина дубленка, мой плащ, ватник Снегиря…