Купель Офелии
Шрифт:
Во время семейных посиделок Казик пару раз получал словесные «оплеухи» от Матильды, но если придирки родственников он принимал с сарказмом, то от любимой женщины – как удар под дых. Казимир сильно обижался и исчезал на несколько дней. Мотя, терзаемая угрызениями совести, его разыскивала, просила прощения, возвращала, и ее холодильник снова заполнялся до отказа общепитовским провиантом.
Однако окончательная размолвка Матильды с Казимиром случилась вовсе не из-за культурного неравенства. Просто Казик однажды, будучи слегка навеселе, перепутал попу Кати – жены брата, с задом своей возлюбленной Моти, чем сильно огорчил все семейство скопом. Инцидент случился в ванной комнате, где Катерина полоскала, низко склонившись, белье. Казимир подкрался сзади
Казимир ушел и больше в родительскую квартиру не вернулся, даже вещи не взял. Когда страсти улеглись, всем стало дико неловко. Кинулись Казимира разыскивать, но след его оборвался на Ленинградском вокзале, где Казик сел в поезд и укатил в город на Неве, в то время звавшийся Ленинградом. Потом выяснилось, Хлебников-младший завербовался помощником кока на торговое судно, курсирующее в страны развивающегося социализма.
Родился Паша. И вырос. Но даже не подозревал о том, что у него есть родной дядька. История была так некрасива, что близкие предпочли ее забыть, и имя Казимира в семейной хронике не упоминалось. Дольше всех горевала Матильда – ждала возвращения возлюбленного пару лет. Потом выскочила замуж за в меру пьющего интеллигентного мужчину приятной наружности, инженера-конструктора. Но семейная жизнь не сложилась – конструктор после свадьбы оказался сильно пьющим грубым мужланом. Мотя с ним развелась и больше попыток наладить личную жизнь не предпринимала.
Прошло много лет. И вот однажды Пашина тетушка получила письмо из Америки, куда были вложены открытки с видами Майами и фотосессия Хлебникова у бассейна на фоне белоснежного особняка. В письме Казимир просил простить его за побег и уверял, что всем, что имеет, – обязан Матильде и брату. Оказывается, плавая по морям-океанам, с тоски Казимир увлекся чтением умных книг и сошел на берег страны загнивающего капитализма образованным человеком. Вернув походке былую устойчивость, он поработал пару лет в американских питейных заведениях и решил открыть свой бизнес – небольшой рыбный ресторан. Дело пошло, вскоре у Казика появилась сеть дорогих модных сифуд-ресторанов, деньги и прочие блага. Одна беда – он по-прежнему был страшно одинок и смертельно скучал по семье и Моте, мечтал выписать все семейство в Майами. Само собой, за его счет.
Так Павлуша Хлебников вдруг обрел богатого американского дядюшку, а богатый американский дядюшка – племянника.
Собственно, сегодняшний визит Паши к Тётемоте имел двойную цель: разжиться пирогами и просканировать тетку на предмет возможного финансирования дядюшкой его с друзьями творческого начинания. В том смысле, чтобы тетушка просканировала дядюшку на сей предмет. Матильда в племяннике души не чаяла, относилась как к сыну, так как своих детей не нажила. Пашка рассчитывал, что тетя Мотя непременно ему поможет чуток растрясти бывшего возлюбленного, ведь отношения у них, пусть пока виртуальные, воспламенились с новой силой и развивались, как преждевременные роды, – скоро и бурно. Казик заваливал Мотю любовными посланиями по Интернету, изводил звонками, а та вдруг укоротила длинные юбки, откромсала слегка поседевшую косицу, которую прятала в тугой пучок, покрасила волосы в каштановый цвет, сходила в солярий, выщипала брови и каждое утро, напялив
За три недели Тётямотя сбросила десять килограммов, помолодела на пятнадцать лет, но была решительно настроена похудеть еще на десять, чтобы впихнуться в вечернее платье, которое надевала когда-то на свадьбу сестры. Именно в нем Мотя мечтала упасть в объятия бывшего жениха и полагала, что наряд, в коем она когда-то сразила Казимира Хлебникова наповал, и сейчас должен произвести фурор. (По мнению Павлуши, напяливать на себя рухлядь столетней давности, дабы произвести впечатление на состоятельного мужчину, было верхом кретинизма, но переубеждать тетку он не стал.)
– Облом! – запыхавшись, доложил сейчас Павлуша, его круглое лицо выражало досаду.
– Пирогов не дала?! – завопили в голос друзья, не сообразив, о чем говорит Павлуша.
– Дала, но не пирогов, а… – Хлебников хотел некрасиво выругаться, но передумал и поморщился. – По полной программе она мне дала, – доложил он трагичным тоном. – Обозвала меня меркантильным сукиным сыном и сказала, чтобы я больше о деньгах не заикался. Нет, вы прикиньте! Свою единоутробную сестрицу сукой обозвала! Строит из себя святую невинность, а сама…
– Какую еще сестрицу? Ты че мелешь, Ватрушкин? – взвыл Семен, плотоядно косясь на кулек в руках Хлебникова и принюхиваясь.
Ванька тоже подвигал носом и учуял: ватрушки с творогом, пирожки с капустой и бублик с маком.
– Сам ты Ватрушкин, Клюшкин, Вонючкин, Задрючкин! – не остался в долгу Хлебников, который терпеть не мог, когда его благородную фамилию коверкали столь примитивным образом.
– О, небеса! – театрально воздел глаза Николай Васильевич. – С кем я связался? С кем я собираюсь покорить вершины мира? Детсад, штаны на лямках! Сука – это мама Нашего Мальчика, Тётимотина сестра, – объяснил он Лукину.
– Да, моя мама! – с жаром подтвердил Павлуша, потряхивая пакетом.
Неожиданно он сделал резкий выпад вперед и рухнул на Лукина – пакет вылетел из руки, совершил в воздухе кульбит и спланировал в реку. Одновременно нечто темное просвистело мимо друзей с душераздирающим воем и кляксой растеклось на тротуаре в нескольких метрах от валяющихся на асфальте Хлебникова и Лукина.
– «Долго-долго крокодил море синее тушил и блинами, пирогами и ватрушками…» – прошептал Ванька, с тоской провожая взглядом уплывающие по течению Москвы-реки ватрушки и пирожки.
– «Пирогами, и блинами, и сушеными грибами», – машинально поправил Лукин, вспомнив всем известное стихотворение. Затем с трудом стряхнул с себя тело Павла, соскребся с асфальта и, разинув рот, уставился на кляксу на тротуаре. Вернее – на кучу мерцающих юбок.
Из тряпья торчала голова с выбритыми висками и синими, красными и черными дредами – с одной стороны, а с другой высовывались худые коленки, утянутые сетчатыми чулками. Голову создания украшала маленькая кожаная шляпка, словно прибитая к темечку гвоздем; тонкие руки были затянуты в атласные перчатки без пальцев; на шее красовалась гроздь черепушек; в ушах – кресты; в носу и губе – пирсинг. Синие глазищи в дикой черной обводке на фоне неестественно бледной физиономии казались инопланетными. Девица выглядела как пришелец из космоса или визитерша из прошлого, если бы не ролики – обычные, из спортивного магазина, с которых, собственно, она и кувыркнулась на тротуар, сбив с ног Павлушу, лишив друзей ужина.
– Чума какая-то, – выдохнул Лукин.
Хлебников тоже, кряхтя и постанывая, поднялся, оценил обстановку и задумчиво почесал бритый затылок.
– Чума… – после продолжительной паузы крякнул он, кажется, впервые согласившись с Лукиным.
– Ты это, в Ночном дозоре случайно не служишь? – гоготнул Сеня.
– Судя по шмоткам и выбритым вискам, девочка – банальнейший гот, – деловито заключил Терехин, который первым пришел в себя. Ванька подошел к девице, рывком поднял ту на ноги – и что-то большое, круглое, упругое уперлось ему в живот.