Купериада

Зеличёнок Альберт Бенцианович

– Нет у меня никаких проблем, - чересчур решительно объявил Лёва.

– Ну тогда действуй. Чего тянуть? Или не нравлюсь? Так я как будто бы вполне апильная по этому делу. Все подтверждают, никто целовать не хочет. Вот и хожу нецелованная...
– девушка явно нацелилась всплакнуть.
– Значит, не будешь?

– Вы понимаете, - смущенно зарделся Лёвушка, - я так сразу не могу. Мы только несколько минут назад встретились. Мама учила меня не вступать в серьезные отношения с малознакомыми женщинами.

– Тогда пеняй на себя, - резко обрубила разговор девушка.

Её глаза загорелись алым вожделением; рот перекосился и распахнулся до середины обнажившейся груди; зубы зашевелились, выскочили из челюстей и бросились к Лёве, на бегу для устрашения попарно клацая; руки чудовищно удлинились и, извиваясь, аки змеи, принялись отсекать Куперовского по флангам и с тылу.

Критическое положение, в которое столь скоропалительно был поставлен наш герой, обличало в девице стратегический талант.

– Ну хорошо, хорошо, - успокоительно сказал Лёва, увёртываясь от загребущих рук, - я поцелую. Но помните - это легкомысленно и может увлечь нас на дурной путь, даже привести к добрачной связи.

– Поздно, - прорычало чудовище.
– Раньше надо было думать. А теперь я тебя съем.

Лёва осознал, что эта перспектива вполне реальна. Неожиданно сильный рывок выхватил его из живого кольца верхних конечностей разбушевавшейся девственницы.

– Бежим, - гаркнул ему в ухо майор, и они понеслись что есть мочи. Однако умелые ручки не отставали и, образно выражаясь, дышали Куперовскому в затылок.

– Ну, ничего не поделаешь, - вздохнул майор.
– Придётся через четвёртое измерение. Закройте глаза и представьте себе, что вы жаждете спастись.

– Это нетрудно вообразить, - сказал Лёва.

– И держитесь за меня покрепче, - он протянул свою ладонь.
– Раз, два, три, старт.

Куперовский открыл глаза. Ни девицы с руками, ни майора не было. В трёх шагах от него на пригорке неистово тосковал до неправдоподобия широкоплечий мужчина лет сорока пяти. Он катался по земле, кидался на камни, душераздирающе рыдал, рвал на себе волосы и остатки костюма. При этом он, однако, не касался блестящего щегольского цилиндра на насильственно лысеющей голове, а когда он раз упал по неосторожности хозяина в пыль, тот мгновенно подхватил его, тщательно почистил и водворил на место.

– Что с вами?
– спросил сердобольный Лёва.
– Могу ли я вам чем-нибудь помочь?

– О-о, - простонал человек в цилиндре, - кто во всей вселенной в состоянии облегчить мои муки?! У меня была дочь. Хрупкое создание лет трех, пяти, семи, пятнадцати, двадцати и так далее, по мере передвижения наших бессмертных, как принято считать, душ и смертных тел по реке времени в одном, о, только в одном направлении. Где тот герой, тот мощный пловец, кто рискнул бы и сумел повернуть против течения или хотя бы добраться до берега? Не было такого смельчака за всю историю Адамова рода и не отыщется вовек. И лишь я, гордый своей учёностью и полный самодовольства, дерзнул бросить вызов Небесам. Я решился проникнуть в суть хода времени, этого будильника, заведённого Неведомым нам на погибель. Мне казалось, что я уже начинаю понимать законы функционирования чудовищного механизма, я углублялся в самые его недра, дабы... дабы сокрушить его и остановить бег Хроноса! Я сейчас не буду задерживаться на технических подробностях, скажу лишь, что долгие дни и недели я проводил в лаборатории, окружённый причудливыми аппаратами, колбами и ретортами, в которых бурлили и смешивались жидкости фантастических цветов, инкунабулами и фолиантами, в коих ярились, клокотали и в бессилии опадали строки давно истлевших и ныне живущих авторов. И всегда, постоянно рядом со мной была моя дочь, моя нежная, хрупкая... но об этом я уже говорил... моя Папайя. Она помогала ставить кощунственные опыты, она дышала ядовитыми миазмами, она разбирала блеклые строки еретических книг. Она отказывала себе во сне, в отдыхе, в естественных радостях пылкой юности. Впрочем, она никогда и не была пылкой, моя девочка, она даже в детстве не смеялась легко и беззаботно и уже в раннем отрочестве стала такой, каковой пребывала до последнего часа: мечтательной, погружённой в свои думы, грустной, печальной, меланхоличной, унылой, скучной, занудной. И по мере того, как мои труды, мнилось мне, близились к финалу, она теряла силы, сохла, таяла, гасла, как свеча, а я, напротив, креп, свежел, наливался мощью (видите, какие плечи?). Я, как вампир, пил её жизненную энергию и не замечал сего. И настало утро, когда она не проснулась, не встала медленно, как обычно, с кровати, не подняла на отца знакомый мрачный взгляд. Все краски мира разом померкли для меня. Я бросился к ней, я целовал её лоб, щеки, глаза, плечи, грудь, но она была недвижима. Я проклял и забросил свой труд, взорвал лабораторию, сжёг замок, перерезал всех слуг, их малолетних детей съел живыми, а жён и дочерей изнасиловал и сбросил с ближайшей скалы в безбрежный океан. Но это не утешило меня. И я похоронил её, мою Папайю!

– Не могу ли я вам хоть чем-то помочь?
– участливо повторил Лёва.

– Можете, можете! Я похоронил дочь, свою Папайю, я заколотил её в гроб, погрузил его в саркофаг, а саркофаг закопал в нашем фамильном склепе на глубине трёх метров. Все это я проделал один, но с тех пор каждую ночь я вижу ужасные сны, я слышу треск и грохот, я впал в тоску и отчаяние. Я чувствую, что похоронил её заживо! Добрый путник, спаси меня от доли хуже смерти! Помоги мне вырыть её или, клянусь Небом и Адом, я убью тебя! Могу ли я, милостивый государь, рассчитывать на вас?

Куперовский, который в подобной ситуации никогда не отказывался помочь ближнему, согласно кивнул и непроизвольно икнул, не найдя подходящих слов.

Над заброшенным сельским кладбищем плыла по небу луна. Порой ветер заволакивал её отчетливо видимыми рваными тучами, но ненадолго, и она вновь вперяла в пустошь круглое красноватое око. Выли волки. В тёмном углу, куда не доставал лунный свет, что-то грызли с причмокиванием. Над могилой шагах в тридцати, полуприкрытое поднимавшимся от земли туманом, покачивалось нечто белое. На горизонте угрожающе и тревожно сгустился лес. Слышалось хлопанье крыльев невидимых птиц. Безутешный отец шел сзади, горестно стеная. Обе лопаты он, не поддавшись на уговоры Лёвы, нёс сам, заявив, что это его долг перед памятью безвременно заживо похороненной дочери.

Склеп вырос тёмной грудой из тумана столь неожиданно, что наш герой набил себе шишку о большого чугунного беркута над дверью.

– Наш фамильный герб, - с гордостью сообщил широкоплечий.
– Именно гигантский беркут, согласно легенде, в полночь 13 ноября 1389 года растерзал моего предка, графа Гуго фон Вютцбурга, убийцу и растлителя невинных дев. С тех пор каждые сто лет в то же время он является, чтобы унести в Геенну главного представителя рода.

– Но ведь 1989-й уже вот-вот, - глупо пробормотал Куперовский.

– Жду, - просто ответил его спутник.

Склеп пребывал в запустении, паутине и разбросанных черепах. В углу за прикованным скелетом в обрывках мундира конфедератов выделялся прямоугольник свежевскопанной земли. Граф первым вонзил лопату в почву. Видимо, в прошлый раз им действительно владело нечеловеческое отчаяние, потому что даже вдвоём работать пришлось долго и трудно. Пот заливал Лёве глаза, но упрямство требовало не останавливаться. В какой-то момент он обнаружил, что Вютцбург исчез, однако продолжал труд в одиночку и наконец очистил от земли саркофаг. Неверный свет луны пал на три полосы меди, оковывавшие его. Кто-то заухал за окном, мелькнула летучая мышь, во мгле зажглись мириады желтых глаз. "Мы ждем", - глухим низким голосом произнёс некто. Первый обруч со звоном лопнул. Тяжкий удар сотряс саркофаг изнутри, и второй обруч зазмеился трещинами и распался на куски. Пророкотал гром, и третий обруч рассыпался в пыль. Мелькнувшая молния осветила толстую каменную плиту, перекрывавшую саркофаг, которая сама по себе взвилась в воздух и рухнула к ногам Куперовского, едва не отдавив ему палец. Открылся взгляду прочный дубовый гроб, сделанный на века и с любовью. Вколоченные в него гвозди отлетели один за другим, стенки упали, и из саркофага поднялась, держа крышку гроба в руках, измождённая высокая блондинка в окровавленных клочках савана. Её впалые глаза горели фанатическим огнем. "Где граф?
– хриплым полушёпотом произнесла она.
– Отец, собирайся, я пришла за тобой". Она перевела взгляд на Куперовского и, безумно захохотав, шагнула из гранитного ложа. "Ну а теперь будешь целовать?" - спросила она, подходя ближе. Лёва, ощутив на лице ледяное дыхание, вышел из столбняка и бросился бежать. Порог склепа оказался слишком высоким, и он кубарем покатился в разверстую могилу, а белёсый призрак склонился над ним. Лёвушка в ужасе зажмурился...

Когда он открыл глаза, уже было утро. Он лежал на земле, заботливо укрытый каким-то тряпьем. "Ну и сон", - поёжился он, привстал и, как ударенный током, отпрыгнул в сторону. Рядом с ним храпел, пуская слюни, отвратительный недомерок. Его веки лишь наполовину прикрывали глаза, и даже во сне он пялился на мир мутными бельмами. Брови и ресницы отсутствовали. Кривой нос свернулся на сторону. Губы изогнулись в кретинической ухмылке, обнажая острые и длинные, но здоровые до безобразия зубы, среди которых не имелось и двух одинаковых. Уши тоже были разной величины и все время шевелились. Руки, оснащёенные шестью неприятно гибкими пальцами, доставали до колен. Ноги, напротив, были короткие, правая к тому же сухая.