Купи себе Манхэттен (= Бабки на бочку)
Шрифт:
Видал я таких. Молодой ишшо. И горяч больно. Я сделал шаг в сторону, дождавшись, пока нож почти уткнулся мне в живот, и рука его проскользнула мимо, он сам пошел по инерции следом, я подсек его ударом по ногам, отчего Заур взвился в воздух и тяжело грохнулся лицом вниз. Нож отлетел, и кто-то из любопытствующих отбросил его ногой подальше.
Здесь все молча болели за меня. Конечно, никто в открытую не стал бы выступать на моей стороне, но тут все платили, и всем это было противно и унизительно. Я тоже не был сторонником борьбы за справедливость - за свои почти пятьдесят лет всякого повидал и понимал всю бесперспективность подобных
Рэкетиры могли поиграть в благородство и порассуждать о справедливости, но только до тех пор, пока это не касалось их интересов. Особенно если это были интересы финансового порядка. Я знал, что открытого неповиновения мне не простят.
Заур тем временем с трудом встал. Джинсы разодраны на колене, куртка безнадежно испорчена, лицо разбито в кровь. Он вытер грязные руки о штаны, выплюнул выбитый зуб, принял боевую стойку каратиста и пошел на меня, длинно выругавшись не по-русски.
Ну, это мы тоже видали. То, что он знал про каратэ, я уже давно забыл. В степи у меня были хорошие учителя. К тому же в юности я служил на границе, а это тоже неплохая школа, да и боксом малость баловался, а по боевому самбо даже на союзных соревнованиях выступал. Мышцы я наращивал не на комнатных тренажерах, а почти по году пропадая рабочим в археологических экспедициях. Да и уличных боев провел, наверное, поболее, чем этот спесивый абрек.
Он стоял передо мной, угрожающе покачивая кулаками, но слишком явно готовя прямой удар ногой. Он не просек, что вторично попался на тот же прием. В тот момент, когда он резко махнул ногой, я сделал шаг в сторону. С тактикой боя у него явно было плоховато. Я поймал его ногу, зафиксировал на мгновение, нанес ему сильный удар в промежность, одновременно выкрутив ногу и, проводив его падение, ударом локтя в лицо.
Уделал я его жестоко, ничего не скажешь. Как там с челюстью, не знаю, но что недели две будет ходить в раскорячку, это сто процентов. Заур тихо корчился в мокром черном снегу, все стали быстро расходиться, пряча глаза, а я кое-как собрал свои сокровища, безнадежно потерявшие товарный вид.
Затем поднял столик, протер его протянутой кем-то тряпочкой и принялся раскладывать измочаленные шапки.
– Шел бы ты домой, Николай, - подал голос парень напротив.
– Не дадут тебе торговать. Да ещё и хуже будет.
Опасливо оглядываясь, его поддержали другие соседи. Но я уже закусил удила, к тому же при виде испорченного товара на глаза мне накатывались слезы, внутри закипала обида. Обида и злость на этих "хозяев жизни", которые могут растоптать чужое добро, отнять не ими заработанные деньги, жить за мой счет, когда я каждую копейку должен добывать потом и нервами. Мало того, что я - здоровый мужик - вынужден стоять на рынке, так меня ещё грабят и унижают, совершенно открыто, нагло, прилюдно.
Я понимал, что надо уйти, что будет хуже, что мне не простят такого публичного "выступления". Но я действительно закусил удила. Такое со мной бывает.
А сквозь торговые ряды уже протискивались двое в кожаных куртках и кепочках с большими козырьками и кокардами. Муниципальная милиция. Они остановились около Заура, о чем-то пошептались и, как появились, так и исчезли, бормоча на ходу по рации. И тут же подскочили братки. Их было шестеро. Здоровенные качки. Двое принялись поднимать Заура, трое остались в стороне, а один подошел ко мне.
– Ну, собирайся, - он заглянул мне в глаза.
Я прикинул, что если начну потасовку, то меня тут же завалят, церемониться не станут. Надо было сразу рвать отсюда, а теперь уже поздно. Меня подвел "лестничный" склад ума. Это когда нужные слова и поступки приходят в голову только тогда, когда уже попрощался и вышел на лестницу.
Стараясь сохранить лицо, я медленно собрался, уложил товар и столик на каталку, хотел было повезти её за собой, но меня остановил стоявший рядом качок.
– Оставь здесь. За твоим товаром присмотрят.
Я из какого-то нелепого упрямства молча вцепился в каталку. Это были остатки моей свободы хоть что-то сделать по-своему.
На братков мое поведение никакого впечатления не произвело. Они молча повернулись спинами и пошли, не оглядываясь. Заура уже впихнули в машину, какую-то иномарку.
Идти пришлось недалеко. Мы вышли с территории рынка, перешли дорогу и возле метро открыли дверь какого-то не то ресторанчика, не то кафешки. При этом меня, к моей великой радости, едва не выперли обратно, как только я вволок в стеклянные двери свою грязную тележку с притороченными не менее грязными коробками и столиком. Путь мне преградил пожилой мужчина. Он замахал на меня руками, как на муху, влетевшую в окно, но его остановил короткий, резкий свист из угла. Там, возле уставленного бутылками и тарелками стола, переминались с ноги на ногу мои провожатые и что-то докладывали трем сидевшим, лица их были плохо видны. Один из сидевших разговаривал по сотовому телефону.
К нам с пожилым мужичком, преградившим мне дорогу, уже спешил один из качков. Он взял меня за руку и повел к столику, к большому неудовольствию пожилого, потому как я оставлял жуткие следы своей тележкой и тяжелыми ботинками. Я со злостью поглядел на пожилого через плечо, он ответил мне тем же. Постоял бы сам целый день в такой каше, как я. Но меня уже подтолкнули к столику. Сидевшие за ним с интересом меня разглядывали.
Я откашлялся и сел. Качки рванулись было ко мне, но один из сидевших остановил их:
– Пускай покуражится. Это хорошо, что с гонором, помирать легче будет.
Сказал он это так буднично, без тени нарочитой угрозы, что у меня впервые прошел мороз по коже. Я понял, что крепко влип. И что мужики эти за столиком серьезные, шутить не будут. Это явно были авторитеты. Один слегка махнул качкам, и те отошли, присели за соседний стол, поглядывая в нашу сторону, словно ожидая команды.
А мы с хозяевами разглядывали друг друга в упор.
– Как думаешь, почему мы тебя "не замочили" на месте?
– спросил худой и лысый, с перстнем на указательном пальце, изображавшим череп.
– Это уж вам виднее, - стараясь держаться достойно, ответил я, но мой голос звучал натянуто.
– Я лично не спешу.
– Ну твое мнение на этот счет здесь никого не интересует. Никто не спешит, - усмехнулся второй, почти без шеи, с квадратными плечами и подбородком.
– Ладно, - остановил нашу приятную беседу третий, который и начинал разговор.
– Ты, Николай, мужик не робкий, но это нам по барабану. Мы и не таких жизни лишали. Ты вот скажи, ты что - вправду дурак? Ты не понимал, на что нарываешься? Или у тебя совсем страха нет? Ты что - "афганец", нарк, отмороженный?