Куплю чужое лицо
Шрифт:
И пусть лопнут мои враги!
Каждое утро я вздрагивал, видя отражение в зеркале. Можете себе представить ужас, когда вместо привычного отражения на вас пялится незнакомая физиономия, к тому же импульсивно перекошенная от страха! Все реже и реже я видел свою бывшую физиономию во сне. В этих видениях я, совершенно чужой, почему-то каждый раз с новой рожей, злобно подсматривал за собой со стороны. Эти раздвоения заканчивались тяжелыми пробуждениями, я долго пил воду, потом засыпал, и вновь кошмары преследовали меня. Больше всего я боялся забыть свое прежнее лицо. Новое вызывало отвращение. Я часами сидел у зеркала и находил все больше черт «лица кавказской национальности», с некоторыми представителями из которых у меня были старые счеты. У меня изменился и характер: я стал раздражительным, подозрительным, мстительным и все время подумывал о кровной мести, хотя родственники мои были тут ни при чем. Моя мама умерла. Отца потерял еще в младенческом возрасте. И получалось, что мне, новому, от роду было сейчас не больше месяца, хоть родился уже с тридцатипятилетним багажом, большую часть которого не задумываясь выбросил бы на свалку.
Перед пластической операцией Мария снова напомнила о себе. Я никогда не спрашивал, чем она все это время занималась. Но, когда она передала мне записку от Паттайи на безукоризненном английском, я понял, что Мария вновь, несмотря на мой совет, якшается с наркодельцами, ездит в Таиланд. Иначе как могло попасть к ней это милое послание? Пат писала, что по-прежнему любит меня и отдала бы жизнь, чтобы хоть раз увидеть меня. Я никогда не подозревал, что у далекой малышки мой смутный образ может вызывать такую бурю чувств. Но она была на другом краю света, и только перелет в одну сторону стоил несколько сот долларов. Любовь – это самое дорогое удовольствие. Поэтому мне только и оставалось, что ностальгически помечтать о нежных поцелуях моей Паттайи.
Я стал очень одинок, когда похоронил маму. Последнее время она сильно болела, а я практически бросил ее в дальнем городе Владивостоке, приехал уже на похороны. Она просила, чтобы я оставил Москву и вернулся к ней. Но город-гигант уже намертво впустил в меня свои метастазы.
Теперь я не без сладострастия хоронил себя. Мне доставляло удовольствие слоняться по улицам, сознавая, что люди не знают моей тайны, что никто, кроме хирурга и ассистента, никогда не видел и не мог видеть мою непримечательную физиономию. Изменив внешность, я, конечно, потерял всех друзей и знакомых. Впрочем, лучших друзей я потерял раньше: одни погибли, другие меня предали. Временами на меня накатывало желание знакомиться со всеми встречными: не мог же я оставаться в вакууме – как-никак существо биосоциальное. Но когда это делаешь специально, всегда выходит как нельзя хуже. Девушки от меня шарахались, а парни опасливо заталкивали поглубже свои грязные кошельки, а некоторые подозревали во мне педераста.
Я потихоньку тратил свои сбережения и уже подумывал о том, чтобы устроиться на какую-нибудь работу. В одно из таких бесцельных скитаний я вышел к огромному дому на Красной Пресне, тому самому, который под завязку набит всякими редакциями. Но продолжить опыты в журналистике мне не хотелось. Особенно после того, как при взрыве в редакции погиб мой друг Владимир Сидоренко. Я был косвенно виновен в его смерти – ведь «взорвали» Володю мои материалы о чеченской нефти.
Вскоре мне в голову пришла веселенькая идея: дать некрологи о смерти некоего Раевского В.И. Я составил два варианта: краткий и расширенный. «Боевые друзья и товарищи с глубоким прискорбием сообщают о скоропостижной смерти старшего лейтенанта запаса, бывшего капитана налоговой полиции РАЕВСКОГО Владимира Ивановича и выражают соболезнование родным и близким покойного. Группа товарищей». Этот краткий текст вызвал у меня скупую мужскую слезу. Все же столько лет прожито вместе! Я поместил сообщение в двух газетах; его обещали опубликовать на задворках последней полосы. Потом за узким редакционным столиком я принялся за расширенный вариант. Назвал его скупо, но выразительно: «Памяти товарища». Здесь уж я развернулся вовсю. «Как всегда, смерть выбирает лучших… После тяжелой непродолжительной болезни скончался старший лейтенант запаса Раевский Владимир Иванович. Он начал офицерскую службу в Афганистане, прошел многие "горячие точки" бывшего Советского Союза. Затем продолжил службу на другом, не менее ответственном участке – в налоговой полиции. Мы помним его как талантливого журналиста, автора смелых репортажей, пронзительных статей на злобу дня. Раевский В.И. награжден многими орденами и медалями. Светлая память о Владимире Ивановиче, бойце, журналисте, навсегда останется в наших сердцах. Спи спокойно, дорогой товарищ!» Я подписал эту бодягу Независимой ассоциацией воинов-интернационалистов, которую сам и придумал. После чего всерьез расплакался. В редакции меня стали утешать, но я сказал, что эта утрата невосполнима. С меня взяли по минимуму и даже согласились опубликовать мой бывший портрет… После чего я сбегал за водкой и вместе с чуткими журналистами выпил за упокой души раба божьего Владимира. Знали бы они, какой нелепой бывает истина!
К концу недели три газеты поведали миру о кончине некоего тов. Раевского В.И., бывшего полицейского капитана. И, судя по отсутствию печатных соболезнований и траура, бренный мир не слишком-то и опечалился этой утратой. Я был шокирован этой потрясающей черствостью. Но не стал мстить. Теперь я не имел к покойному никакого отношения.
После этих мероприятий я поехал во Владивосток, продал квартиру матери, все вещи, оставив лишь семейный альбом с фотографиями. Свои портреты я частично сжег. Альбом переслал по почте школьному товарищу на хранение, присовокупив записку, в которой пояснил, что уезжаю надолго за границу… Слава богу, маме не довелось видеть новое обличье своего непутевого сына.
Итак, концы обрублены. За квартиру и скудные вещи я получил двенадцать тысяч долларов и вновь отправился в столицу. На этот раз самолетом…
Что меня ждало, я не знал. Я был похож на безнадежного больного, который с упрямой обреченностью готовит свои похороны, хотя проскрипит еще очень долго. Однажды я проснулся под утро, и мысль, вялая, как последняя слеза покойника, посетила мою обновленную голову: «А не покончить ли счеты с опостылевшей жизнью?» Жена от меня ушла, лишив и дочери. Она вышла замуж за бизнесмена – так сбылась ее мечта о счастье, и уехала с этим, обновленная, в город Киев. Что ж, благополучие вовсе не противопоказано для того, чтобы стать счастливым. Пусть же моей дочери более повезет, чем ее прожженному неудачнику-папе. Вспоминает ли она меня, называя папулей чужого дядю?
Я одинок, как петух в свинарнике.
Пусть же лопнут мои враги…
И наконец я понял. Зеленая долларовая скруточка лежала на столе. Они были безмолвны, но при виде их в моих ушах отчетливо зазвучала увертюра к опере под условным названием «Счастье». Конечно, я незамедлительно должен лететь в Таиланд к единственному человечку, который так ждет и любит меня. Я буду жить там, пока не кончатся деньги. Мы будем «zagoratt» и «kupatsya»; я – в шикарных плавках, она – в черном трико, как и положено местным женщинам. Мы будем кататься на водном мотоцикле, лыжах, «колбасе», летать на прицепном парашюте, уплывать на коралловые острова, чтобы видеть и щупать настоящий океанский прилив и отлив, после которого все собаки и туристы ползают по песку, подбирая всякую шевелящуюся пакость. Я поеду к своей Пат.
С этой минуты жизнь вновь приобрела осмысленный характер. То есть во всем хаосе, творящемся в моей изуродованной голове, стали проблескивать упорядоченные мысли. С утра я помчался в туристическое агентство, где меня тут же выслушали и удовлетворили. «Ровно через две недели, – заверил меня господинчик с благополучными глазками, – вы будете вдыхать полный ароматов воздух Бангкока». Я хотел сказать этому гаденышу, что прекрасно представляю вонищу жуткого города-монстра, но не стал. Ведь вранье его было чисто функциональным, и он, конечно, не хотел огорчить меня.
Перед вылетом я позвонил Марии. После операции, разумеется, я не искал с нею встреч. Услышав ее голос, запоздало подумал о том, что она могла прочитать в газете написанный мной некролог – феноменальная шутка из области самообслуживания. Но голос ее был ровным и спокойным.
– Куда ты пропал? – надменно спросила она, давая своим тоном понять, что в наших отношениях последнее слово за ней, и право на окончательный разрыв – тоже.
– Ездил в отпуск, – ответил я.
– Не ври, ты нигде не работаешь, – сразу обрубила она, и мне стало не очень приятно от такой осведомленности.
– Ты мне не сказала, где встретила Паттайю.
– В центре одноименного города. Она торговала какой-то блестящей дребеденью. Сейчас не вспомнить… А ты собрался, я вижу, к своей узкоглазке? Смотри не подхвати от нее СПИД.
– Ты стала очень циничной, – заметил я. – Впрочем, ты всегда была такой.
Я намекал на ее боевое прошлое в бандгруппе Шамиля.
Она пропустила это мимо ушей.
– И когда же улетаешь к своей черномазой шлюхе?
– А ты когда к своим черным бандюгам в Чечню? – в тон ответил я.