Куплю чужое лицо
Шрифт:
Такие дела… Безопасности ради о человеке по фамилии Раевский я даже думать стал в третьем лице.
Что же «нарыл» этот мерзавец-капитан? Оказывается, ни много ни мало, тандем Сычева и генерала М-ского контролировал доставку угнанных из Германии и других европейских стран престижных автомобилей, дальнейшую их адаптацию и реализацию на территории России и СНГ. Суммы вращались умопомрачительные…
Копии документов, доказательную базу, фамилии свидетелей, словом, густой компромат – все это я представил в прокуратуру. Обещали внимательно рассмотреть. До сих пор рассматривают…
А сейчас вот очень внимательно рассматривали меня.
– На какую бригаду работаешь? Какой банк тебя послал? Только не прикидывайся «шестеркой». Слишком много знаешь… Молчишь? А как насчет иголок под ногти? Сейчас отправим тебя в тюрьму и там попросим, чтобы тебя определили к педрилам. К утру петухом закукарекаешь!
– Что за жаргон, что за методы, Сычев! – Я все же не удержался и назвал его по фамилии. – Ты же бывший сотрудник КГБ, «белый воротничок», интеллектуал, а ведешь себя, как тупой поганый мент!
Он осекся, и спесь его мгновенно сползла с лица.
– Откуда ты меня знаешь?
– Тебя только что называли по фамилии. А кагэбэшное чванство написано на твоей роже.
Кажется, Сычеву захотелось прочистить уши и поискать поддержки у коллег. Но он сдержался и после паузы сказал:
– А ты не простая штучка. Значит, твои хозяева ведут персоналии на руководство налоговой полиции? Тем хуже для тебя…
На этом наша беседа завершилась.
Ночь я провел в ближайшем милицейском изоляторе временного содержания. В камере, кроме меня, были два кавказца и юноша с вороватыми глазами. Общаться не хотелось.
Я знал, что рано или поздно Сычев установит, когда и при каких обстоятельствах были выписаны документы на офицера запаса, бывшего «афганца» Кузнецова В.И. Но где сейчас мои покровители, которые санкционировали мне пластическую операцию, заменили документы… Возможно, уволились и охраняют интересы коммерческих банков и финансово-промышленных групп. Но даже если они и узнают, что я – спецагент МВД, то это вовсе не спасет меня от тюрьмы. Они всерьез считают меня шпионом, диверсантом, наймитом буржуазии. Мол, работал на МВД, потом перекупили бандиты… Уж я-то знаю эту бесхитростную логику.
Вот во что обошлась мне капелька ностальгии! Пока я спасал свое тело, душа моя, опрометчиво рванувшись к жизни, попала в клетку.
Всю ночь я размышлял над превратностями судьбы. Почему мои добрые знакомые, в гиблой ситуации рискнувшие бы жизнью, чтобы спасти меня, прошлого, теперь меня же, но с перелепленной рожей, готовы сгноить в тюрьме, навесить любые грехи, вытереть об меня ноги?
Значит, суть человека – его лицо? Или то, что было за этим лицом?
Я вторгся в мир, ставший для меня чужим, пристал пьяной прилипалой и захотел, чтобы меня тут же полюбили и распахнули сердца…
Ха-ха-ха!
К утру я открыл число: среднестатистический горожанин в тридцатилетнем возрасте имеет не менее полутора тысяч знакомых. Это количество я вывел путем нехитрого арифметического действия: просто плюсовал коллективы, в которых человек жил и общался, начиная с детского сада. Затем – школа, армия, институт, работа, друзья и знакомые, знакомые друзей, родственники жены и т. д.
У меня же насчитывалось не более десяти человек, которые могли подтвердить факт моего существования хотя бы в недалеком прошлом.
Высчитав эту цифру, я понял, что нахожусь в положении старого маразматика, сохранившего ясные воспоминания детства и напрочь забывающего все нынешнее. У психиатров это называется слоистое ослабоумливание. Продолжается по нарастающей, и чем дальше, тем все быстрей разрушаются и опустошаются запасы памяти. Деградация таких старцев похожа на перевернутую осыпающуюся пирамиду: последним в памяти остается крошечный уголочек нежного детства. В конечном итоге перестаешь узнавать себя в зеркале. Впрочем, что касается зеркала – это был первый этап моей новой жизни.
Где-то около восьми утра сержант пригласил меня мыть полы в отделении. Но я отказался. Сержант сказал, что я рискую, но настаивать не стал, вывел на работу вороватого юношу. Несмотря на саботаж, мне принесли утреннюю баланду: тарелку соплевидных макарон и жидкий чай.
Перед обедом меня сфотографировали, а потом потащили на допрос. В комнате сидели двое. Мужчина в очках, невысокого роста, лет тридцати, представился сотрудником налоговой полиции Александром Ивановичем Плевакиным; второй, помоложе, похоронным голосом сообщил, что он – следователь ОВД, и назвал только фамилию – Кинжалкин.
Мне сразу объявили, что с документами моими им все ясно. И предложили сразу сознаться, где и при каких обстоятельствах я их получил. Деваться некуда: надо было рассказывать всю свою долгую нелепую историю. Иначе огромная державная машина, которая бесплатно, в соответствии с законом и по необходимости отпечатала мне вместе с новыми документами и новое лицо, точно так же бесплатно, в соответствии с законом и по необходимости отправит меня на тюремные нары. И стану вроде графа Монте-Кристо: без имени, биографии и надежд.
Свое жизнеописание я начал со службы в погранвойсках. Полицейский и следователь вежливо кивали, иногда в такт, иногда – вразнобой. Явно, они соперничали. Даже в своей ироничности.
Когда я перешел к афганскому периоду моей жизни, слушать меня стали с еще более скептичным видом. Первым не выдержал милицейский следователь Кинжалкин:
– Слушай, мурик, у нас такой порожняк не прохиляет. В списках Героев Советского Союза ты не значишься. А фуфло про подвиги в Афгане нам каждый второй жулик гонит…