Куплю чужое лицо
Шрифт:
Толстячок неожиданно взорвался:
– Какой я тебе старик, прошмандовка!
– Я попрошу соблюдать взаимную вежливость! – воскликнул Кинжалкин.
– Занесите в протокол! Меня оскорбили! – закричала девица.
– А ты унизила мое мужское достоинство!
– Какое достоинство! Да оно у тебя никогда и не поднималось!
– Я вот сейчас как запротоколирую всю вашу сварку и отдам в суд! – пригрозил следователь.
Тут же воцарилась тишина.
– Гражданка Хлобыстер, – продолжил Кинжалкин, – кто этот человек, опознанный вами?
– Это Лев Поликарпович Огурецкий!
– Не слабо! – не удержался я.
– Ну, здравствуй, Левушка! – со змеиной улыбкой обратилась она ко мне.
– Вы узнаете эту гражданку, Лев Поликарпович? – с плохо скрываемым торжеством спросил Кинжалкин.
– Это вы мне? Я никогда не имел такое чудовищное имя, тем более первый раз вижу эту мадам.
– Ах, негодяй, первый раз он меня видит! – истерично завизжала Хлобыстер. – Месяц у меня в доме жил, пил, жрал, ср…, спал, стихи про любовь рассказывал! Говорил, «я президе-ент коммерческой фи-ирмы», жениться предлагал! А потом исчез и упер все, что можно было! Ворюга подлый!
Не дав мне очухаться, ввели еще одну женщину, невероятной толщины и с пугающим макияжем. Это и была моя несостоявшаяся «теща», Елизавета Бадминтоновна Хлобыстер. Она тоже уверенно ткнула в меня сосископодобным пальцем, назвав мерзавцем и проходимцем.
– Он самый, Лева Огурецкий! – заверила она Кинжалкина. – Два года назад целый месяц жил в нашей квартире на Силикатной. Обворовал меня и мою дочь Юлиану, предварительно гнусно и неоднократно побывав под одеялом.
– У кого под одеялом? Уточните, пожалуйста, у вас или у дочери? – попросил я Елизавету Бадминтоновну.
– Не кочевряжься, зятек! – грозно произнесла мамаша и, повернувшись к Кинжалкину, все же уточнила: – У Юлианы, товарищ следователь. Жил с этой дурехой общей жизнью!
В доказательство мамаша вытащила откуда-то из межгрудного пространства фотокарточку и показала Кинжалкину.
– Вот его фотка!
– Откуда она у вас? – спросил Кинжалкин.
– Нашла… – И, помявшись, добавила: – Мне он сразу подозрительным показался. Когда он спал, дай, думаю, погляжу его документы. И вот в портмоне нашла эту фотку и припрятала на всякий пожарный. Вот и пригодилось, Левушка! А как пел, как пел, мамушкой меня называл…
С предосторожностями мне предъявили фотографию – официального стандарта, какие используют для паспорта. Самое ужасное, что пижон в аляповатом галстуке был действительно как две капли воды похож на меня. Тут у меня начали предательски дрожать руки и ноги, я зажал ладони коленками и только так утихомирил тремор.
– Ну, что теперь скажете?
– Я никогда не носил таких уродливых галстуков, – презрительно ответил я своим мучителям. – А вас, гражданка, даже под страхом смертной казни я никогда не назвал бы мамушкой.
Потом меня истязали, зачитывая бесконечный список украденных вещей: золотая цепочка, подаренная Юлиане к двадцатипятилетию, «с раком», золотая цепочка с кулоном из «лунного камня», золотая цепочка с коммунистической символикой, золотая цепочка с мусульманской символикой, золотая цепочка с крестиком, кольцо с рубином, брошка в виде паука, кулон в виде серебряного таракана на колбасном кругляше, кольцо с завитушками и аквамарином, брошка с вкраплениями бриллиантов в виде жука, серьги золотые, серьги серебряные…
Мне хотелось кричать, выть, броситься на стену, чтобы только остановить этот монотонный голос, как спираль, обволакивающий меня, закручивающий и погружающий в гнилой омут.
Впервые за все время в тюрьме я осязаемо почувствовал, сколько человеческой грязи в этих серо-зеленых казематах следственного корпуса. Ни на вонючей шконке, ни в карцере, ни у параши не было столько дерьма, как среди этих подлых и алчных людишек.
…Но на этом опознание не закончилось. Елизавета Бадминтоновна вытащила еще одну фотографию. На этот раз Я был снят вместе с ненаглядной Юлианой: она в купальнике, лопающемся на ее телесах, Я – в полосатых трусах; стоим по колено в мутной луже и, судя по выражениям лиц, очень довольны собой.
– Что это за болото? – без всякого интереса спросил я.
– Это Москва-река! – с сарказмом ответила «невеста».
– Надо же было так снять… И кто это снимал?
Кинжалкин обрадовался:
– А вот сейчас и увидите!
Вошел мужчина лет сорока пяти, с мокрой залысиной и тусклыми глазами мертвой рыбы. Я почувствовал, что и запах – соответствующий. Семь человек на небольшое помещение, да еще от кого-то несет гнилой селедкой – это было слишком.
– Представьтесь, пожалуйста, – попросил Кинжалкин, ослабляя узел галстука.
– Валерий Жвачковский!
К моему ужасу, он тут же протянул мне руку.
– Здравствуйте, Лев Поликарпович!
– Да пошел ты в задницу, козел протухший! – не выдержал я. – Кончайте этот идиотский спектакль! Без адвоката разговаривать не буду!
От такого обращения Жвачковский вспотел еще больше и, не найдя платка, стал вытирать лоб и руки своим широким, как лопата, галстуком.
– Можете молчать, это ваше право. Свидетель Жвачковский, кто из сидящих здесь мужчин вам знаком?
– Вот он! Я даже поздоровался. А он меня, я просто в шоке…
– Назовите его полное имя.
– Лев Поликарпович Огурецкий!
– Где вы познакомились?
– У Юлианы на их квартире. Этот господин у них жили.
– А где и когда вы производили фотосъемку данного события?
– В сорок первом на болоте при артналете, – подал голос я.
– Никак нет! В низовьях Москвы-реки, в последних числах мая. Два года назад. У меня профессиональная память. Я – журналист и, как видите, фотографирую неплохо!