Куприн
Шрифт:
– Гонорар? – переспросила Александра Аркадьевна. – А какой же гонорар?
– Тысяча рублей за лист.
– Что? Тысяча за лист? Да это же неслыханно! – воскликнула Александра Аркадьевна. – И это Чехову, значение которого почему-то стали так раздувать последние два-три года. Чуть ли не произвели в классики. Да знаете ли вы, Александр Иванович, что «Вестник Европы» – самый богатый из журналов – всегда платил Глебу Ивановичу Успенскому, не чета вашему Чехову, сто пятьдесят рублей за лист. Глеб Иванович был очень скромный человек и, конечно, сам никогда не поднял бы разговора о размере гонорара.
– Возмутительная эксплуатация писательского труда! – произнес Куприн.
Александра Аркадьевна изменилась в лице.
– Не будем спорить о значении Чехова. О всех больших писателях существует различное мнение, – примирительно сказал Богданович. – И конечно, для нашего журнала было бы очень желательно иметь пьесу Чехова. Но нам это материально непосильно так же, как и Миролюбову. Весь вопрос, Александр Иванович, сводится только к этому…
Давыдова сослалась на то, что хочет отдохнуть, и сухо простилась с Куприным. Уходя, он ругал себя за несдержанность, за свою азиатскую вспыльчивость: Александра Аркадьевна уже не поднималась с постели…
3 февраля 1902 года настал день свадьбы.
В столовой собрались только те, кто должен был провожать Марию в церковь: жена Мамина-Сибиряка (бывшая Машина гувернантка) посаженая мать – Ольга Францевна, посаженый отец – Михайловский и четыре шафера. Куприну полагалось встретиться с невестой только в церкви, но он пренебрег условностями и тоже ожидал Марию в столовой.
При ее появлении Ольга Францевна спешно закрыла большую белую коробку.
– Что с вами, тетя Оля? – целуя ее, спросила Мария. – У вас слезы на глазах…
Ответил Куприн:
– Ольга Францевна не знала, что тетя Вера уже позаботилась о подвенечных цветах, и привезла еще одну коробку… Что ж, Маша, быть тебе два раза замужем. Такая примета. А в приметы я верю…
Куприн снял небольшую комнатку недалеко от квартиры Давидовой, чтобы Мария всегда была близко от своего родного дома. Хозяин, одинокий старик лет шестидесяти, днем столярничал в какой-то мастерской, а в свободное время работал на себя. Он был краснодеревщик, любил свое дело и дома ремонтировал старинную мелкую мебель, делал на заказ шкатулки, рамки, киоты. Проходить в комнату надо было через его помещение.
Старик приветливо встретил молодоженов и тотчас предложил поставить самоварчик.
– Небось притомились. Свадьба – дело нелегкое… Покушайте чайку, – добродушно говорил он.
– А правда, Машенька, – подхватил Куприн, – стыдно признаться, но я зверски голоден. А ты как?
Свадебный обед был омрачен нелепой ссорой: крайне сдержанный, всегда корректный Богданович совершенно напился и набросился с бранью на издательницу журнала «Юный читатель» Малкину, которая получала крупную материальную поддержку от Давыдовой. «Скоро прекратятся эти пособия! У меня этого не будет!» – кричал Богданович, имея в виду тяжелое состояние Давыдовой, которая лежала за две комнаты от столовой…
– Из-за этого скандала я за обедом есть не могла, – призналась Мария.
– Сейчас сбегаю в магазин на углу и принесу что-нибудь поесть!
Куприн скоро вернулся с хлебом, сыром в красной шкурке, колбасой и бутылкой крымского вина. Но чая у них, конечно, не было, и пришлось брать на заварку у хозяина. Куприн взял гитару и запел:
Нет ни сахару, ни ча-аю,Нет ни пива, ни вина,Вот теперь я понимаю,Что я прапора жена…– Правда, Машенька, хороший романс? – еще более помолодев от улыбки, сказал он. – Тебе нравится? Жалко, я не догадался вставить его в мой старый рассказ «Кэт». Он был бы там как раз у места…
– Саша, я начинаю побаиваться твоих офицерских привычек, – полушутливо ответила Мария, отбирая бутылку. – Я ведь хочу видеть тебя первым писателем России… А твоя дружба с вином этому может помешать.
– Машенька! – Куприн с шутливым трагизмом воздел обе руки. – Это в честь такого-то дня да не выпить? Невозможно! Но обещаю, обещаю, – добавил он своей армейской скороговоркой, – что буду себя в своих дурных привычках сдерживать… Во имя двух самых прекрасных дам – тебя и литературы…
Утрами после чая Куприн садился читать и править рукописи для «Журнала для всех», а Мария уходила к Александре Аркадьевне и проводила там весь день. К шести часам, когда Куприн возвращался из редакции, они обедали у тещи, а после обеда приходили к себе в каморку, и вечер принадлежал уже только им.
Здесь, в квартирке столяра, Куприн делился с женой творческими замыслами, рассказывал о себе, о прошлых скитаниях и о том, что его близко затрагивало и волновало.
Как только Куприны возвращались, у них в комнате появлялась Белочка – маленькая собачка неизвестной породы, с гладкой белой шерстью и черными глазами. Она поднималась на задние лапки, и тыкалась мордочкой в колено Марии, и, тихонько повизгивая, просилась на руки.
– Приблудная она у меня, – объяснял хозяин. – Ишь ты, хитрюга, куда забралась. Ступай домой!
Но Белочка только повиливала хвостом и не сходила с колен.
– Люблю собак и умею с ними обращаться, – сказал Куприн, поглаживая Белочку. Он повернул к себе ее пушистую умную мордочку.
– Ты когда-нибудь обращала внимание, Машенька, как смеются собаки? Одни, словно благовоспитанные люди, только вежливо улыбаются, слегка растягивая губы. Но большие добродушные умные псы смеются откровенно – во весь рот, видны зубы, десны, влажный розовый язык…
Куприн еще раз погладил Белочку, та благодарно зевнула, подтверждая его слова своей собачьей улыбкой.
– Большие добрые собаки часто бывают лучше людей, – убежденно сказал он. – Как весело, умело и осторожно они играют с детьми! Собаки чувствуют, когда человек любит их и безбоязненно подходит к ним. И не было еще примера, чтобы я, если собака мне нравилась, с ней не подружился. За всю жизнь неудача постигла меня только с одной собакой. Хочешь, об этом редком случае я расскажу тебе?
Старик столяр унес Белочку. Мария уютнее устроилась на диванчике, служившем им и стульями и постелью.