Кураж. В родном городе. Рецепт убийства
Шрифт:
Он в смятении уставился на меня. А я спросил:
— Вы же верили в это, Джеймс, правда? Даже вы! А уж все остальные и подавно. Да и почему бы им не верить, коли эти слухи подтверждались так наглядно. Не так уж много у нас нужно, чтобы тренер или владелец лошадей потерял доверие к жокею. Мы же абсолютно бесправны! И достаточно вскользь бросить намек, что жокей вечно опаздывает, или бесчестен, или трусит, — и скоро, да, очень скоро он вылетает из игры… Арт! Арт покончил с собой потому, что Корин уволил его. У Грэнта — психическое расстройство.
— А вы? — спросил Джеймс.
— Я? Ну… Не очень-то я радовался жизни последние три недели.
— Еще бы, — как бы впервые поставил он себя на мое место. — Пожалуй, что так.
— Эти гонения против жокеев тщательно продуманы. Каждую неделю в передаче «На скаковой дорожке» говорилось нечто уничтожающее про кого-нибудь из нас. Когда он пригласил на передачу меня, то объявил, что я — неудачник. И ему хотелось, чтобы я действительно оставался таким. Помните, как он показал кусок хроники с моим участием? Вы бы ни за что не пригласили меня на работу, если бы посмотрели передачу до того, как сами увидели меня в деле.
Встревоженный, он покачал головой. А я продолжал:
— При каждом удобном случае, например, когда Образец выиграл Королевский приз, Кемп-Лор напоминал зрителям: я всего лишь заменяю Пипа и, когда его сломанная нога срастется, меня попросту выкинут. Ну, честно говоря, все так и есть — это место Пипа, и он должен получить его снова. Но важно было убедить всех — моя кратковременная слава вовсе не заслуженна. Но думаю, если бы Кемп-Лор не распространял без конца ядовитые намеки, большинство владельцев охотнее доверились бы вашему мнению. Они приглашали бы меня и не выкинули за борт при первых же неприятностях. А в прошлую пятницу он так своими подсказками направлял Корина и того судью, что они прямо заявили — со мной покончено. Вы смотрели?
Джеймс кивнул и налил еще по стаканчику.
— Это дело должен разбирать Национальный комитет по конному спорту, — решительно отрезал он.
— Нет. Его отец — член этого комитета.
Джеймс даже рот раскрыл:
— Весь комитет на поводу у Кемп-Лоров. А на Мориса они все молятся. Почти все они носят галстуки одной и той же закрытой школы, — улыбнулся я, поскольку Джеймс тоже носил такой же. — Я был бы весьма обязан, если бы вы никому из них ничего пока не говорили. Их будет еще труднее убедить, чем вас. А у меня нет пока фактов, которые Кемп-Лор не смог бы опровергнуть. Но я веду раскопки. — Я осушил свой стакан. — И настанет день!
— Звучит неожиданно весело.
— О господи, Джеймс! — Я резко встал. — На прошлой неделе мне хотелось убить себя. Я рад, что не сделал этого. Вот почему мне весело.
Он так перепугался, что у меня на душе стало легко. И, поставив стакан, я рассмеялся.
— Ничего, не беспокойтесь. Но поймите, сообщать об этом Национальному комитету пока еще рано. Я предпочитаю, чтобы наш милый Морис попался с поличным.
Но у меня пока что не было никакого практического плана.
XI
Хотя ни я, ни Тик-Ток не участвовали на другой день ни в одной скачке, я все таки умыкнул у него машину, поехал на ипподром в Аскот и обошел пешком весь скаковой круг, чтобы посмотреть, в каком состоянии дорожка. Задувал резкий северо-восточный ветер, и земля на скаковом кругу была твердая, а на самых открытых местах даже тронута морозом. До сих пор зима стояла на удивление мягкая, но высокое чистое небо зловеще предвещало холода.
Хоть один денечек еще — вот все, что мне было нужно — еще один денечек.
Около рва с водой я пнул землю каблуком — с той стороны, где лошади приземляются. И она дрогнула, а не поддалась.
Я обошел весь круг, мысленно планируя скачку. Если земля останется такой же твердой, нужно взять быстрый темп. Для Образца это подходит: ему придется скакать с полной нагрузкой. Его сухое стремительное тело не очень-то годилось, чтобы нестись по грязи со всем этим свинцом.
Около весовой меня остановил Питер Клуни. Лицо у него было бледное, исхудавшее, на лбу появились морщины — вид самый похоронный.
— Я все вам выплачу! — воинственно заявил он.
— Ну и ладно, — мягко ответил я. — Когда-нибудь. Никакой спешки.
— Вы не имели права за моей спиной давать деньги и продукты. Я хотел вернуть вам все тут же, но жена не позволила. Мне это не нравится: мы не нуждаемся в благотворительности!
— Вы дурень, Питер, — сказал я. — И ваша жена правильно сделала. И вам придется привыкнуть к мысли, что каждую неделю вы будете получать коробку с продуктами. До тех пор, пока не начнете снова прилично зарабатывать.
— Нет, — почти закричал он, — я этого не приму!
— Не понимаю, почему ваша жена и ребенок должны страдать из-за вашей болезненной гордости. Но я объясню, чтобы вам стало легче. Вы никогда не получите работу, если будете ходить с видом побитой собаки. Никто вас не наймет, пока вы будете выглядеть жалким и несчастным. Вам нужно подбодриться и доказать, что вы стоите того, чтобы вас наняли. А я лишь пытаюсь избавить вас от одной из забот, чтобы вы могли чуточку больше думать о скачках и чуточку меньше о своем холодном доме и пустой кладовке. Так что вам придется с этим примириться… Это — ради вас. Но уж не вздумайте больше опаздывать!
И я ушел, оставив Питера с разинутым ртом.
Я пытался восстановить то, что разрушил Кемп-Лор. Приехав на ипподром, я издали заметил его. Он оживленно говорил что-то одному из распорядителей, а тот смеялся. Стройный, белокурый, крепкий на вид — казалось, он притягивает все взгляды.
После четвертой скачки мне принесли телеграмму: «Заезжай за мной к „Белому медведю“ Аксбридж 6.30 вечера очень важно Ингерсол».
Мне захотелось громко выругать Тик-Тока — Аксбридж находился в противоположной стороне от дома. Но машина все-таки принадлежала и ему.