Кураж
Шрифт:
Реши сам.
Лучшая легенда - правда. Она складывается сама. В ней нет ни сточенных углов, ни заштопанных прорех. Поэтому она неуязвима.
Сказать, что мальцы добрались до Москвы? Посылать человека в ад и солгать ему?
Сказать, что они здесь, в городе? Лишить ее покоя сейчас, когда…
– Замечательные у вас сыновья, Гертруда Иоганновна.
Она сразу насторожилась, подобралась, словно почуяла что-то. Алексей Павлович заметил перемену.
Все может случиться. Самое невероятное. Она может столкнуться с мальчишками на улице.
Они случайно увидят ее.
Их кто-нибудь узнает и расскажет ей.
Им сообщат, что мать служит немцам.
И любая мелочь может привести к непредвиденным, а то и трагическим последствиям.
Нет, лучшая легенда - это правда.
– Они сбежали, - сказал Алексей Павлович.
– Сбежали?
– Да. И явились в НКВД требовать, чтобы вас немедленно освободили.
– Где они?
– Мы хотели переправить их к деду в Березов, но гитлеровцы замкнули вокруг города кольцо. Пришлось спрятать их здесь у надежного человека. На время. Потом, при первой же возможности, мы вывезем их из города.
Гертруде Иоганновне хотелось заплакать, перехватило горло.
Алексей Павлович снова положил ладонь на ее руку.
– Вы за них не тревожьтесь, Гертруда Иоганновна. За ними присмотрят. Но возвращение их в город многое осложнило. Вы можете неожиданно встретиться с ними на улице. Да мало ли. Поэтому командование и не настаивает, чтобы вы остались. Если гитлеровцы вам поверят и вы будете работать у них, мальчики могут узнать об этом.
– Малтшики не поверят, - Гертруда Иоганновна с трудом справилась с комом в горле.
– Я знаю своих детей. Они не поверят. Они все поймут.
– Они уже кое-что поняли, - мягко сказал Алексей Павлович.
– Мы не могли им сказать всю правду, но кое-что они поняли.
– Ах, малтшики, малтшики, - покачала головой Гертруда Иоганновна.
Они посидели молча. Потом она сказала тихо:
– Вы ждете ответ?… Я родилась в Берлине. И они пришли из Берлина. Я оставаюсь. Я не боюсь.
Алексей Павлович сжал ее руку.
– Удачи вам, Гертруда Иоганновна. В городе вас знают, полгорода перебывало в цирке. Поэтому рассказывайте правду. Муж - в Красной Армии. Мобилизован. Всех мобилизовывали. Дети ушли с цирком. А вас арестовали. Почему? Очевидно, боялись, что вы немка. А там уж по обстоятельствам. Ведите себя естественно. Но будьте настороже. Думаю, им очень нужны будут люди. И людей найти будет нелегко. А вы - немка. И учтите: вас будут ненавидеть.
– Понимаю, - сказала Гертруда Иоганновна.
– Ни с кем не общайтесь. Вас могут проверить. Даже наверняка будут проверять. Наши люди найдут вас сами. Пароль: "Не подскажете ли, где можно починить замок чемодана?" Отзыв: "В этом городе проще купить новый чемодан". Запомнили? Повторите.
Гертруда Иоганновна повторила.
– Вам пора в камеру. Допрос окончен, - сказал Алексей Павлович.
– Прощайте, Гертруда Иоганновна. И будьте осторожны. Не торопитесь. Выжидайте. Вживайтесь. Пусть все идет как бы своим естественным путем. А за сыновей не беспокойтесь. За ними присмотрят.
– Спасибо.
Алексей Павлович пожал ее руку и постучал в дверь.
Гертруда Иоганновна сомкнула руки за спиной. Невозмутимый конвой шагал сзади.
Пантелей Романович Гудков жил на окраине города возле реки, ниже ее поворота, в собственном кирпичном домике с садом и огородом. Раньше здесь жило много Гудковых. Кроме самого Пантелея Романовича и его жены трое Пантелеевичей да две Пантелеевны. Потом сыновья женились, привели жен, народились внуки. Шумно стало в кирпичном домике.
Потом вышли замуж дочери и уехали к мужьям.
Сыновья, один за другим, получали назначения на далекие станции, - все они, как и Пантелей Романович, были железнодорожниками, - забирали свои семьи и тоже уезжали. Так все и разъехались. И остались Пантелей Романович с женой вдвоем.
Как-то зимой жена полоскала в проруби на речке белье и простыла. Поболела, покашляла и померла.
Остался Пантелей Романович в своем кирпичном домике один. Копался в земле, ухаживал за садом. Приезжали сыновья, звали к себе, и дочери звали. Не поехал. Куда поедешь от трудов своих, от дорогой могилы? Небось и на их станциях стены не из пряников, медом не мазаны!
В свой домик и привел Пантелей Романович ночью Павла и Петра.
В нескольких местах над городом клубились ало-оранжевые столбы. В стороне моста постреливали. Иногда в небе повисала голубоватая ракета. В ее сторону летели светящиеся точки трассирующих пуль.
Пантелей Романович напоил ребят чаем с прошлогодним яблочным вареньем. Яблочки были маленькие, тонкая кожица легко сползала с них, обнажалась сладкая прозрачная мякоть.
Киндер тоже не отказался от хлеба с вареньем.
Укладывая мальчишек спать в комнате, где когда-то жили сыновья, когда были такими же, как эти сейчас, Пантелей Романович сказал:
– Меня зовите дедом. Мои внуки, ежели кто… Отец ваш - Роман Пантелеевич, мой старшой. Были вы тут махонькими. Вас и не помнит никто. Петр на год старше. На глаза людям не лезьте. Похожие больно. Усекли? Мать Марией кличут. Константиновна. Приехали со станции Клуня. Отец, стало быть, паровозный машинист. Как отца звать?
– Иван Александрович, - ответил Павел.
Пантелей Романович нахмурился.
– Роман Пантелеевич, - сказал Петр.
– А приехали?…
– Со станции Клуня, - ответил Павел.
– С собакой чего делать?
– спросил Пантелей Романович.
– Он добрый, - сказал Павел.
– Не про то. Негоже русской собаке немецкое имя. Лучше Бобик или Тобик.
– Между прочим, это английские имена, - сказал Петр.
– Ну?… - Пантелей Романович был озадачен.
– А Шарик?
– Он на Шарика не откликнется, - сказал Павел.
– Будем звать его Киня. Киня и Киня.
Киндер повел ушами и постучал хвостом по полу.
– Понимает, - сказал старик.
– Лампу задуйте.