Курьер (фрагмент)
Шрифт:
Лингафонный курс сотворил со мной маленькое чудо. Записывали его сами испанцы, поэтому произношение, сами понимаете, было безупречным. К тому же, мне требовались именно разговорные навыки, а не та, грамматически безупречная дребедень, которой вас пичкают учебники и самоучители. "Извините, сэр, я, кажется, случайно сломал вам ногу". Или: "Это не ваша кобыла сидит за столом?"
Вынужденное безделье обернулось для меня и другим благом - я наконец посетил священные для всякого лондонца места: Тауэр, Парламент (где я втайне надеялся застать Мики Мейпла в объятиях Джеки Мэнделл), Британский музей, Научный музей, музей Виктории
Бесконечный январь сменился студеным февралем; февраль, шаркая ногами, уступил место марту. Промозглая погода, ветер и сырость довели меня до ручки; всем естеством я жаждал солнца. С другой стороны, меня совершенно не тянуло на улицу, и я, сидя дома, усердно занимался испанским. Я с воистину дьявольским упорством проходил один урок в день. Пятьдесят уроков пятьдесят дней. С утра до вечера, как одержимый.
Примерно в середине февраля Филип Ардмонт позвонил мне и поздравил: моя кандидатура прошла "на ура". Еще он добавил, что в отеле "Пальма" мне предоставили отдельный номер. Прыгать от радости я не стал, решив, что проверю на месте, устроит ли меня такой расклад. При малейшей возможности, надо попытаться снять отдельную квартиру. Должны же быть и у меня хоть какие-то радости от этой работы.
Последние дни промелькнули незаметно. Дел было невпроворот. Свою квартиру я сдал американскому актеру, который приехал в Лондон на полугодовые съемки. В банк Магалуфа я перевел двести фунтов. Потом продал машину. Сначала я подумывал о том, не захватить ли её с собой на Мальорку, но потом решил, что лучше возьму там что-нибудь напрокат.
И вот настал последний вечер. Мы с Тони решили напоследок прошвырнуться по ночному Сохо. И вот, в восемь вечера мы завалили в "Подвальчик Лена", на углу Шафтсбери-авеню и Уордур-стрит. Достопримечательностью этого бара по праву считаются росписи на стенах мужского туалета. Сам Лен, двухметровый детина, бывший боксер-тяжеловес с изрытой и перепаханной физиономией, при одном взгляде на которую в голову лезут воспоминания сразу о всех крупнейших катастрофах и баталиях в истории человечества, лично проверяет по утрам все стены и уничтожает самые похабные и несмешные.
Уединившись по нужде в этом туалете, мы с Тони тут же воздали должное настенной росписи. Тони почти сразу неприлично заржал:
– Посмотри, какая прелесть.
На стене красовался рисунок, изображающий две улыбающиеся женские мордашки, между которыми скрючилась кислая мужская рожа. Подписи были такие: "Меня зовут Европа, у меня большая... шляпа", "У моей сестры Тризды две огромные... ступни", и наконец: "Чем же думал мой отец, нареча меня П...дец?".
В самом низу было начертано: "Если вы читаете эти строки, то значит писаете себе на ноги".
Я поморщился.
– В жизни ничего не рисовал на стенах.
– Значит ты ещё не жил, - философски рассудил Тони.
– Черкани им чего-нибудь на прощание. Попадешь в вечность.
Я застегнул ширинку, достал из кармана шариковую ручку и нацарапал: "Только импотенты и умственно отсталые малюют на стенах".
– Ну вот, - удовлетворенно кивнул Тони.
– Теперь можешь считать, что прожил не зря.
Сев за столик, мы взяли по двойной водке.
– За Мальорку, - провозгласил Тони.
– И за курьеров. Надеюсь, ты вернешься поумневшим и счастливым.
– Хотя бы загоревшим.
– И следи за здоровьем. Не дотрахайся до паралича.
– Кто - я?
– Ты.
– Ты меня с кем-то спутал. Моя задача - обеспечить отдых клиентам. "Вы должны постоянно помнить о клиентах; заботиться о них - Ваш священный долг..."
– Я и говорю - не дотрахайся до полного паралича.
– Ты просто помешавшийся на сексе неандерталец. Неужели ты всерьез подозреваешь, что меня могут привлечь эти загорелые попки?
– Да! Именно!
– радостно заорал Тони.
– Жаль мне тебя. Ты не в состоянии отличить божий дар от яичницы.
Тони вздохнул и покачал головой.
– Эх, как я тебе завидую! Каждые две недели они будут полностью обновляться... И так восемь месяцев подряд!
– Он тяжело вздохнул.
– Нет, приятель, тебе одному не справиться. Ты вконец подорвешь здоровье. Может, мне тоже бросить Лондон, и перебраться к тебе?
– А почему бы и нет?
Тони задумчиво выпустил дым из ноздрей и посмотрел на меня.
– А что...
– Забронируй место наперед, пока лучшие номера ещё не распроданы. Скажем, на весь июнь. Для тебя это не так уж и накладно.
Тони задумчиво кивал, уставившись в пустоту. Внезапно он поднял голову и широко улыбнулся.
– Ты прав, малыш. Черкани мне письмецо через недельку - когда разведаешь, что к чему. Тогда и скажешь, какой отель лучше.
– Лучше - для чего?
– Ты ещё меня спрашиваешь... Кто из нас курьер?
– Нужно же попривыкнуть.
– Попривыкнешь. И - чтобы все к моему приезду было в ажуре, понял? Я там все вдребезги разнесу, если сервис будет не на уровне.
– Чего ещё от тебя ожидать. Неандерталец - он и в Африке неандерталец.
– И как я раньше об этом не додумался? Свой человек, имеющий доступ к анкетным данным... адресам... семейному положению... Нет, я, пожалуй, и на июль там останусь.
В одиннадцать вечера мы танцевали в китайском ресторанчике с двумя хорошенькими темноволосыми подружками-полулесбиянками, знакомыми Тони. Джози Редман и Клэр Каллэм, так их звали.
Закончив танцевать, мы уселись за столом и уже заказали ужин, когда в конце полутемного зала послышался шум. Кто-то проорал:
– Как это нет стола, дубина, когда я сам лично его заказал?
Тони вгляделся в полумрак и глухо застонал:
– О, дьявольщина!
– Ты его знаешь?
– Да, и ты тоже. Это Пат О'Хи.
– Комик?
– Он самый.
Пата О'Хи знали все - он довольно часто мелькал по телевидению. Все также знали, что он пользуется репутацией драчуна, хама и запойного пьянчуги.
– Как-то мне пришлось с ним сниматься, - сказал Тони.
– Мы делали рекламу заварного крема, а я брал у него интервью. Так вот, этот паразит так наклюкался, что сперва опрокинул пирог с кремом на режиссера, а потом заляпал всю камеру. Мы так и не сняли этот ролик... О, нет!