Курьер
Шрифт:
Здорово, что темная ночь такая светлая. О земных ночах, когда темноту разгоняет свет сторонних источников, я думаю почти с отвращением. Не понимаю, что может быть естественней черного света. Любой другой свет мне сложно себе представить.
Встаю на ноги. Снова оглядываюсь. Верчу головой вправо… влево, и панорама Тоннеля как на ладони. Взгляду зацепиться не за что, и это, в самом деле, неудачно. Должна быть какая-то цель, направление… Тоннель никогда не повторяется. Иногда передо мной стеной вырастал лес, и нетрудно было догадаться, что, только пройдя через него, я достигну Белого шара. Иногда я оказывался в лабиринте, и мне
А тут пустыня. Спереди песок и сзади песок. И слева, и справа, и по диагонали. Причем, ровненький такой. Никаких тебе барханов. Так бы я выбрал самый высокий, за который не проникает взгляд, и убедил себя, что Белый шар за ним. И скорее всего, так бы оно и было. Ведь мое убеждение – это почти истина в мире Тоннеля. А тут пляж, а не пустыня.
Пляж… Я торопливо закрыл глаза. Пляж. Просто очень большой пляж. Как в бородатом дурацком анекдоте. Я почти отключил все чувства, усилив до предела осязание. Моя кожа сверхчувствительная, наверное, укуси меня сейчас комар, я бы умер от болевого шока. Но здесь нет комаров. Здесь есть… ветер. Очень, очень слабый, едва ощутимый даже моим гипер-осязанием. Но я все же почувствовал его прикосновение к правой щеке. Ночью ветер дует с суши.
Не давая шанса самым ничтожным сомнениям, я решительно зашагал в сторону моря, открыв глаза только на третьем или четвертом шаге.
Вколоченные в голову жизненным опытом знания говорили, что до моря никак не может быть ближе пяти километров. Но я только посмеялся над этими нелепостями. Это там, в глупом земном мире понятия горизонта незыблемы, там остались физика и геометрия. Здесь… уже через пять минут я почувствовал, что ветер стал чуть свежее. А еще через пять минут просто вышел к морю.
Море было… морем. Что еще сказать? Оно не выглядело странным, оно просто не могло так выглядеть. Именно к такому морю я люблю приходить ранней весной или поздней осенью, чтобы побыть с ним наедине. Даже песок у побережья уступил, устыдился своего ярко-желтого цвета, принял совсем обычный вид.
Я облегченно вздохнул. Что ни говори, пустыня – это не мое. Совершенно чуждая для меня стихия. Но она позади, пройдена без каких-либо эксцессов. Я не попал в зыбучие пески, мне не угрожали скорпионы или змеи. Собственно говоря, я очень умело не помнил о таких возможных опасностях. Не первый год работаю все-таки. Без воображения курьеру никак нельзя, но важно уметь доставать его из рюкзака только по необходимости, а все остальное время держать свернутым и упакованным.
Пожалуй, я чересчур задумался. Не оборачивая головы, я почувствовал, что за спиной что-то происходит. Обернулся. Пустыня таяла, растворялась во мгле. Горизонт съеживался, подступая все ближе и ближе. Это сложно описать, не было никакой стены или черной полосы… уже в ста шагах позади меня не было вообще ничего. Пустота, по сравнению с которой вакуум – живой и бьющий ключом мир. Словно граница Вселенной надвигалась на меня, заставляя двигаться вперед.
Незачем меня подталкивать, в море я пойду с удовольствием. Нарочито неторопливо, с глуповатой бравадой я разулся. Швырнул кроссовки назад, и они просто исчезли, один за другим. В воду я вбежал радостно. Хотя и по необходимости. Глубина началась сразу же, с первых шагов. Не опуская
Никакой пустоты там уже не было. Просто море. Насколько хватает глаз. Так… А точно стоило выбираться из пустыни именно в море? Не то, чтобы я выбирал из множества предложенных вариантов, конечно. Но я хотел увидеть море, целенаправленно шел к морю, радовался, увидев море. Какие-то основания для этой радости должны были иметься?
Да, я не имел права думать об этом тогда – иначе ни к какому морю бы не вышел. Но теперь – что мне делать? Не оказался ли я в начальном положении? Глупо думать о том, чтобы убедить себя в наличии близкого берега. Во-первых, едва ли получится, во-вторых, сильно подозреваю, что берег окажется песчаным…
И в такой сказке про белого бычка шансов дойти до Белого шара у меня не будет, можно не сомневаться. Зациклюсь напрочь. Останется только выйти из Тоннеля, и, с виновато-растерянным видом глядя Якову Вениаминовичу в глаза, развести руками. С еще более виноватым видом забрать треть положенной ставки (таковы правила) и пойти домой.
Человек всегда может выйти из Тоннеля, в любой момент. Достаточно желания – четкого, осознанного, сосредоточенного желания. Пара секунд такой сосредоточенности – и ты в реальном мире. Вот эта-то кажущаяся легкость и губит чаще всего начинающих курьеров. А порой и не начинающих… Трудно признавать свое поражение. Особенно когда до цели рукой подать – причем, иногда в буквальном смысле. Не всегда удается трезво оценить опасность в мире, где все не совсем так, как в реальности.
Мне иногда приходилось умирать во сне. Чтобы тут же проснуться в холодном поту, вцепившись онемевшими пальцами в простыню. А Тоннель так похож на сон… так обманчиво похож. Только, умерев в Тоннеле, уже не проснешься. Кровоизлияние в мозг – и одним курьером в мире стало меньше. А нас и так немного, нас беречь надо. Себя надо беречь.
Я еще какое-то время плыву по инерции вперед. Хотя, такие понятия как вперед и назад утратили актуальность. Как в самом начале Тоннеля, нет ориентиров, нет направлений.
Стоп! Разница с пустыней все-таки есть. И есть все же одно направление, которого в пустыне не было. Пару раз глубоко вздохнув, я набираю полные легкие воздуха и ухожу под воду.
Я погружаюсь легко, с какой-то фантастической легкостью. Мне не нужно грести руками или перебирать ногами. Но я не иду ко дну безвольной куклой, я опускаюсь так, как хочу. Мог бы быстрее, мог медленнее, но это не нужно. Я не знаю, сколько до дна, но увеличение темпа погружения его не приблизит.
Забавно, но вода остается все такой же прозрачной независимо от глубины. Я вижу свои вытянутые руки так же четко, как под самой поверхностью. А вот дна пока не вижу.
Впервые я слышу биение сердца, оно колотится в грудной клетке с частотой отбойного молотка, его стук отдается в висках. Потом в голове повисает тонкий противный звон. Нехорошо, но легкие пока не горят, значит, немного времени у меня есть.
И все-таки становится страшно. Что, если сознание отключится слишком внезапно, и я не успею вернуться в кабинет Якова Вениаминовича? Как люди тонут? Не знаю, не помню… Я тонул однажды, но мне тогда было четыре года. Помню только одно, мне совершенно не было страшно. Это я почему-то очень отчетливо помню. Наверное, просто не знал, что следует испугаться.