Курьезы военной медицины и экспертизы
Шрифт:
Так, а что с женой делать? Ну, то что состава преступления нет, уже ясно. В самом плохом случае дисциплинарное взыскание на работе, по поводу найденных препаратов на дому. То что мужик начал кашлять и сам кодеин пил, тоже сомнений не вызывает. Не от кодеина он сдох, а от острой лёгочной недостаточности. Но самый плохой вопрос для жены оставался – она же должна за семь лет супружеской жизни от своего мужа-спидоносца ВИЧ подхватить. ВИЧ – это вирус иммунодефицита человека. То что СПИД вызывает. Пять раз её кровь посылали на анализы, и пять раз получали один и тот же ответ – ВИЧ-негативна. Нету вируса. Сейчас, когда СПИД да СПИД кругом, такие случаи удивления не вызывают. А вот тогда мы это посчитали чудом!
Цветов не было. Ни от одной благодарной женщины, чьи жизни (или судьбы) были спасены патанатомами-судмедэкспертами.
ОЖOГИ
В начале 80-х пришлось мне субординарить на «Ожoгах». Так курсанты называли Клинику Ожoговых Болезней. Не удивляйтесь, что «болезней» – сам ожoг, как травма, лишь малая часть беды, а вот когда сгоревшие ткани начинают выбрасывать в кровь свои горелые токсины, развивается болезнь. Такая болезнь почки, например, убить в два счёта может. Но ни врачом-комбустиологом, ни хирургом-термистом я не стал. Так и отсидел всю практику на бумажках – истории болезни писал на того, кто поступает. Но несколько интересных случаев запомнил:
Зинаида поступила с большим кипяточным ожoгом ноги. Так и написали: «полное глубокое обварение левой ноги, контактный сухой ожoг ягодиц, промежности и наружных половых органов». Тётенька была рослая, грузная и во хмелю. Скорая привезла её из какой-то рабочей столовки, где та бригадирила старшей поварихой. Значит надо писулю «для прокурора» составлять – производственная травма, как никак. Спрашиваю, что случилось, что Вы себя так сильно облили? Отвечает, что не обливалась ничем. Так кто же Вас ошпарил? Сама, говорит. Непонятно. Ну как так?
Да в борщ наступила! Опять непонятно. На полу? Нет, на плите. Сюрреализм какой-то. Кастрюля метровая, да на горячей плите – как туда наступить можно? Попросил дать ей морфина с кофеином по вене (чтоб балдела и не спала), а потом релашки-транквилизашки вдогонку (чтоб ни о чём не беспокоилась). Дали. У тётки боли стихли, глазки заблестели, на лице улыбка появилась. А на фоне невыветрившихся паров алкоголя – самая располагающая к беседе обстановочка. Ну теперь рассказывай, родная, что да как?
А просто всё. Прокопыч с холодного цеха и Паша с мясообвалки принесли три бутылки водки. Говорят, бабы присоединяйтесь. Ну мы что дуры – наливай. А нас на варке пятеро. И ещё Лиза на салатах. Итого восемь человек. Ну понюхали эту водку, и нет её. Свою достали – три флакончика. Только огурчики порезали, и этой в минуту нет. Решили до ровного счета докупить пару бутылок – чтоб по одной на каждого. Пашу послали. Он водку купил и где-то по пути мяч нашёл. Выпили последнее, скучно стало. Мы тогда разделились на команды по три бабы и мужик, да давай в футбол играть прям в варочном цеху. Ну а мячик на плиту залетел. Я туда залезла его выбивать. Стукнула высоко, да с дуру ногу в борщ хлюпнула. Стало больно, упала на задницу. Вот до кучи жопу и пи…ду пожгла, пока с плиты слазила.
Сорок-пять лет нашей озорнице-футболистке было. Весёлая обстановочка царила в дружных трудовых коллективах того беззаботного времени.
Степаныча привезли на личной «Волге» директора Ленинградского НПЗ – нефтеперерабатывающего завода. А через час к нему в клинику сами Главный Инженер и Директор пожаловали. А на следующий день корреспондент из Ленправды. Корреспондента, правда, сразу послали, но тот через недельку вернулся. Потому, что Степаныч хоть и был обычный работяга, но герой.
У Степаныча лицо и шея были сильно опалены открытым пламенем, плюс контактный ожог обоих рук четвёртой степени. Это такая степень, когда вместо тканей уголь до костей. Кисти ему не спасли, а вот с лицом получше вышло. Конечно пришлось Степановичу новый паспорт делать, но там фотография не урода была, хоть и не красавца, конечно.
На НПЗ заклинило что-то в нефтеперегонной колонне. Колонна – это такая вертикальная труба, или бочка, диаметром метров пять, а высотой все сорок пять. Заполнена она раскалёнными парами нефти. Стало давление в ней расти – должна эта супер-бомба через минуту взорваться. А где вентиль, что подачу нефти перекрывает, громадный факел выбивается. На главной трубе что-то треснуло, и из-за этого факела к вентилю не подойти. Да и сам «руль» горяченький такой стал – красный. Сирена воет, работяги на всё плюнули – спасайся, кто может. Бегут от колонны со всего духу. Ну а Степаныч наоборот. Три ватника надел, двое рукавиц, и к вентилю. Успеет закрутить – спасёт завод от громадного взрыва. Закрыл он глаза и шагнул в факел. Пламячко как из паяльной лампы его осмаливать начало. Положил Степаныч руки на красное железо – рукавички вмиг загорелись. Степаныч не дышит, чтоб легкие не спалить, и крутит что есть силы. Пару оборотов сделал, рукавицы до голых ладоней прогорели. Запахло жаренным. А крутить ещё надо. Степаныч голыми руками крутить начал. Уже горелым мясом несёт. Глаза закрыты, только слышно, как липнет кожа к раскаленной стали, да куски с ладоней отрываются, когда руки колесо перехватывают. Вот почти докрутил, да руки уже не слушаются – голые кости пальцев по железу скребут, а схватиться ими уже нельзя, все связки перегорели. Пришлось тыльной стороной руки за планки-спицы упором докручивать. Закрутил. Колонна напоследок чихнула своим факелом и застыла. Опасность взрыва ликвидирована. Спасибо тебе, Степаныч!
Ефрейтор Куценко был самым тяжелым в реанимации. Боролись за него долго и всеми самыми передовыми методами того времени. Одной донорской кожи насадили, считай на всё тело. Упорно боролись и с самой ожоговой болезнью – гемодиализ, гемасорбция и плазмаферез чуть ли не каждый день. Это когда больного подключают к специальным аппаратам, которые его кровь чистят. Ведь печень и почки – тю-тю, горелыми шлаками забиты. Ложить его на обычную кровать нельзя – прилипнет, пойдут пролежни и инфекция. А это смерть. Положили его на взвешенный поток. Кроватка такая под стерильным колпаком. Никаких простыней. А вместо матраса специальный тент, под которым нежные струйки фильтрованного стерильного воздуха поднимают много тонюсеньких фонтанчиков из специального песочка. Вот на такой подушечке ефрейтор Куценко и пролежал почти месяц. Потом умер. Да с тем, что у него было, иного и не ждали. А был у него ожог девяноста процентов тела.
Ефрейтор Куценко служил в автороте. Шофера всегда были элитой среди солдат. А тут маршал Устинов подписал приказ ДМБ – уволил из армии его призыв. Солдат после приказа дембель! А дембелям положено отличаться, тем более, что салаги в часть уже прибыли. Крутым отличием считалось белое ХБ – хлопчатобумажное обмундирование. Вообще-то ХБ жёлто-зеленое, а чтобы оно стало белым, дембеля стирают его в бензине. Куценко от правил не отступил. Куртка, штаны-галифе и пилотка улетели в таз с бензином, как только рота грохнула строевым шагом на завтрак. Дембель Куценко на завтраки уже не ходил – салаги доставляли ему хлеб, масло и чай прямо в постель, как в пятизвездочном отеле. Но на общее построение в девять утра всё же придется становиться. За крайнюю борзость есть риск разозлить ротного, и тогда уедешь домой последним из дембелей. А хочется первым. Ефрейтор Куценко был умный. Он знал, что бензин быстрее воды испаряется. Он всё рассчитал. Успеем и хэбэшку выбелить, и в белой хэбэшке на построении постоять. Пусть молодые полюбуются на него, на крутого, и уже не просто деда, а дембеля. Полтора часа форма мокла в бензине. За двадцать минут до построения Куценко её вытащил и отжал. Ещё десять минут обмундирование сохло на спинке кровати. А вот оставшиеся десять минут перед построением самые святые – надо идти в курилку и с наслаждением покурить перед нудным мероприятием. Ничего, что форма бензинчиком ещё попахивает, на ощупь она лишь чуток влажная. На теле быстрей высохнет. Одевается дембель в белое ХБ и идёт курить. Чиркнул ефрейтор Куценко спичкой и вспыхнул большим факелом. До сапог, где и осталось десять процентов его кожи.
СОЛДАТ СПИТ – СЛУЖБА ИДЕТ
Кафедра Пропедевтики была самой гуманной кафедрой в Военно-медицинской Академии. Пропедевтика – это первый раздел реальной медицины. Собственно с нее медицина и начинается. Пропедевтика учит как больных надо опрашивать, как к ним врач должен относиться, как осматривать, как щупать-пальпировать не лапая, как стучать-перкутировать не больно, что и где фонендоскопом слушать. Военные курсанты-медики от гражданских студентов в этом плане ничем не отличаются. Нет такой «военной пропедевтики», хоть на кафедре одни полковники на майорах сидят. Мирная наука. Но и на самой мирной кафедре порой случались весьма занимательные военные эксперименты.