Курс русской истории (Лекция 1-86)

Ключевский Василий Осипович

МОНАСТЫРИ-КОЛОНИИ. Городские и пустынные монастыри различались между собой не одной только внешней обстановкой, но и общественным значением, духом складывавшегося в тех и других быта, даже в большинстве случаев самим происхождением. Городские и подгородные монастыри обыкновенно созидались набожным усердием высших церковных иерархов, также князей, бояр, богатых горожан - людей, которые оставались в стороне от основанных ими обителей, не входили в состав созванного ими монастырского братства. Ктиторы обстраивали монастырь, созывали братию и давали ей средства содержания. Живя среди мира, в ежедневном с ним общении и для его религиозных нужд, такие монастыри и назывались "мирскими". Другие имели более самобытное происхождение, основывались людьми, которые, отрекшись от мира, уходили в пустыню, там становились руководителями собиравшегося к ним братства и сами вместе с ним изыскивали средства для построения и содержания монастыря. Иные основатели таких пустынных монастырей становились отшельниками прямо из мира, еще до пострижения, подобно преподобному Сергию Радонежскому, но большинство проходило иноческий искус в каком-либо монастыре, обыкновенно также пустынном, и оттуда потом уходило для лесного уединения и создавало новые пустынные обители, являвшиеся как бы колониями старых. Три четверти пустынных монастырей XIV и XV вв. были такими колониями, образовались путем выселения их основателей из других монастырей, большею частью пустынных же. Пустынный монастырь воспитывал в своем братстве, по крайней мере в наиболее восприимчивых его членах, особое настроение; складывался особый взгляд на задачи иночества. Основатель его некогда ушел в лес, чтобы спастись в безмолвном уединении, убежденный, что в миру, среди людской "молвы", то невозможно. К нему собирались такие же искатели безмолвия и устрояли пустынку. Строгость жизни, слава подвигов привлекали сюда издалека не только богомольцев и вкладчиков, но и крестьян, которые селились вокруг богатевшей обители как религиозной и хозяйственной своей опоры, рубили окрестный лес, ставили починки и деревни, расчищали нивы и "искажали пустыню", по выражению жития преп. Сергия Радонежского. Здесь монастырская колонизация встречалась с крестьянской и служила ей невольной путеводительницей. Так на месте одинокой хижины отшельника вырастал многолюдный, богатый и шумный монастырь. Но среди братии нередко оказывался ученик основателя, тяготившийся этим неиноческим шумом и богатством; верный духу и преданию своего учителя, он с его же благословения уходил от него в нетронутую пустыню, и там тем же порядком возникала новая лесная обитель. Иногда это делал, даже не раз, и сам основатель, бросая свой монастырь, чтобы в новом лесу повторить свой прежний опыт. Так из одиночных, разобщенных местных явлений складывалось широкое колонизационное движение, которое, исходя из нескольких центров, в продолжение четырех столетий проникало в самые неприступные медвежьи углы и усеивало монастырями обширные лесные дебри средней и Северной России.

ТРОИЦКИЙ СЕРГИЕВ МОНАСТЫРЬ. Некоторые монастыри явились особенно

деятельными метрополиями. Первое место между ними занимал монастырь Троицкий Сергиев, возникший в 40-х годах XIV в. Преп. Сергий был великим устроителем монастырей: своим смирением, терпеливым вниманием к людским нуждам и слабостям и неослабным трудолюбием он умел не только установить в своей обители образцовый порядок иноческого общежития, но и воспитать в своей братии дух самоотвержения и энергии подвижничества. Его призывали строить монастыри и в Москву, и в Серпухов, и в Коломну. Он пользовался всяким случаем завести обитель, где находил то нужным. В 1365 г. великий князь Димитрий Донской послал его в Нижний Новгород мирить ссорившихся князей братьев Константиновичей, и на пути, мимоходом, он нашел время в глуши Гороховского уезда, на болоте при реке Клязьме, устроить пустынку, воздвигнуть в ней храм св. Троицы и поселить "старцев пустынных отшельников, а питались они лыками и сено по болоту косили". Обитель Сергия и развила широкую колонизаторскую деятельность. В XIV в. из нее вышло 13 пустынных монастырей-колоний и 2 - в XV в. Потом ее ослабевшую деятельность в этом отношении продолжали ее колонии и колонии колоний, преимущественно монастырь преп. Кирилла Белозерского, вышедшего из основанного преп. Сергием подмосковного Симонова монастыря (в конце XIV в.). Вообще в продолжение XIV и XV вв. из Сергиева монастыря или из его колоний образовалось 27 пустынных монастырей, не говоря о 8 городских. Этими колониями и намечены были главные направления монастырской колонизации в те два века и частью даже в XVI в. Если вы проведете от Троицкого Сергиева монастыря две линии, одну по реке Костроме на реку Вычегду, другую по Шексне на Белоозеро, этими линиями будет очерчено пространство, куда с конца XIV в. усиленно направлялась монастырская колонизация из монастырей центрального междуречья Оки - Волги и их колоний. Небольшие лесные речки, притоки Костромы, верхней Сухоны и Кубенского озера, Нурма - Обнора, Монза, Лежа с Комелой, Пельшма, Глушица, Кушта, унизывались десятками монастырей, основатели которых выходили из Троицкой Сергиевой обители, из Ростова (св. Стефан Пермский), из монастырей Каменного на Кубенском озере и Кириллова Белозерского. Водораздел Костромы и Сухоны, покрытый тогда дремучим Комельским лесом, стал русской заволжской Фиваидой. Движение шло полосами по рекам, не соблюдая географической последовательности, делая широкие скачки от Троицкого Сергиева монастыря к Белоозеру (монастырь Кирилла Белозерского), а с Белоозера прямо на Соловецкий остров, сливаясь с боковым течением, шедшим туда же, к Белому морю, из Новгорода. Во второй половине XV в. монастырская колонизация перешла из Белозерского края в бассейн реки Онеги; постриженник Кириллова монастыря преп. Александр Ошевнев поставил Ошевенский монастырь к северу от Каргополя, на притоке Онеги, получив пособие от радетелей из Новгорода, а между тем еще в 1429 г. более ранний постриженник того же монастыря Савватий поставил первую келью на Соловецком острове, где вскоре после его смерти выходец из Новгорода Зосима устроил знаменитый беломорский монастырь. Колония более ранняя иногда уходила в известном направлении дальше позднейших. В промежутках между метрополиями и этими ранними колониями и между полосами колоний оставалось много углов, столь же пустынных, как и дальнейшие пространства, в которые еще не проникала ни крестьянская, ни даже монастырская колонизация. Выходцы из разных монастырей в своих пустынных поисках обращались по временам и к этим обойденным промежуточным захолустьям. Так продолжалось дело и в XVI в. В перестававших дремать, но все еще глухих лесах по Шексне и ее притокам, по Костроме с Нурмой Обнорой, по Сухоне с ее притоками Песьей Деньгой и Маркушей появляются новые монастырские точки. Старые метрополии высылают сюда новые колонии; иные колонии в свою очередь становятся деятельными метрополиями. Основанный в конце XV в. на реке Нурме монастырь преп. Корнилия Комельского, выходца из обители преп. Кирилла Белозерского, в XVI в. выдвинул основателей 6 новых монастырей на берега Обноры, Белоозера, притока Шексны Андоги и даже Сойги, притока Вычегды. Неведомый инок Пахомий, вероятно, в самом начале XVI в. далеко оставил за собой Шексну и по Онеге продвинулся за Каргополь, поставив в 50 верстах от него к северу монастырь на реке Кене, а постриженник пахомиев двинский крестьянин Антоний передвинулся на Двину под Холмогоры и в 78 верстах от них к югу основал среди озер на притоке Двины Сии Сийский монастырь (около 1520 г.).

ЗНАЧЕНИЕ ПУСТЫННЫХ МОНАСТЫРЕЙ. Так при разносторонних местных уклонениях движение пустынных монастырей сохраняло свое общее направление на беломорский север, "к студеному морю-окияну", как выражаются жития заволжских пустынников. Это движение имело очень важное значение в древнерусской колонизации. Во-первых, лесной пустынный монастырь сам по себе, в своей тесной деревянной или каменной ограде, представлял земледельческое поселение, хотя и непохожее на мирские, крестьянские села; монахи расчищали лес, разводили огороды, пахали, косили, как и крестьяне. Но действие монастыря простиралось и на население, жившее за его оградой. Мы скоро увидим, как вокруг пустынного монастыря образовывались мирские, крестьянские селения, которые вместе с иноческой братией составляли один приход, тянувший к монастырской церкви. Впоследствии монастырь исчезал, но крестьянский приход с монастырской церковью оставался. Таким образом, движение пустынных монастырей есть движение будущих сельских приходов, которые, притом в большинстве, были первыми в своей округе. Во-вторых, куда шли монахи, туда же направлялось и крестьянское население; перед теми и другими лежала одна дорога - в привольные пустыри севера и северо-востока, где крестьянин мог на просторе производить свою паль - росчисть дикого леса под пашню, а монах - совершать свое безмолвие. Не всегда возможно указать, где которое из обоих движений шло впереди другого, где монахи влекли за собой крестьян и где было наоборот, но очевидна связь между тем и другим движением. Значит, направления, по которым двигались пустынные монастыри, могут служить показателями тех неведомых путей, по которым расходилось крестьянское население. Что такое был древнерусский пустынный монастырь, как он возникал и устроялся, какие были у него условия земельного обогащения и почему именно в его среде возник вопрос о секуляризации монастырских земель? Прежде чем ответить на все эти вопросы, я должен познакомить вас с главным источником по истории древнерусских монастырей - с древнерусской агиографией.

ДРЕВНЕРУССКИЙ МЕСЯЦЕСЛОВ. В разное время русская церковь канонизовала свято поживших отечественных подвижников, т. е. причисляла их к лику святых, устанавливая церковное празднование их памяти. В царствование Грозного митрополит Макарий созывал в 1547 и 1549 гг. нарочитые церковные соборы, которые установили церковное празднование 39 русским святым, сопричислив их к отечественным святым, прежде того канонизованным, число которых русская церковная историография полагает до 22. Не будет лишним отметить общественное положение всех этих подвижников, имена коих образовали раннюю основу месяцеслова русских святых. Здесь встречаем 16 князей и княгинь, 1 боярина и 3 литовских мучеников, состоявших на службе у князя Ольгерда, 14 высших иерархов, митрополитов и епископов, 4 юродивых и 23 основателя и подвижника монастырей. Имена святых этого последнего класса, канонизованных после макарьевских соборов до учреждения св. Синода, занимают в русском месяцеслове еще более видное место: из 146 - таких имен более половины, именно 74.

ДРЕВНЕРУССКАЯ АГИОГРАФИЯ. Древнерусская агиография старалась в житиях увековечить в назидание потомству память обо всех отечественных подвижниках благочестия; о некоторых составилось по нескольку житий и отдельных сказаний. Далеко не все эти повествования дошли до нас; многие ходят по рукам на местах, оставаясь неизвестными русской церковной историографии. Я знаю до 250 агиографических произведений более чем о 170 древнерусских святых. Привожу эти цифры, чтобы дать вам некоторое представление о наличном запасе русской агиографии. Дошедшие до нас древнерусские жития и сказания, большей частью еще не изданные, читаются во множестве списков - знак, что они входили в состав наиболее любимого чтения Древней Руси. Эта распространенность объясняется литературными особенностями агиографии.

ДРЕВНЕРУССКОЕ ЖИТИЕ. В каждом из нас есть более или менее напряженная потребность духовного творчества, выражающаяся в наклонности обобщать наблюдаемые явления. Человеческий дух тяготится хаотическим разнообразием воспринимаемых им впечатлений, скучает непрерывно льющимся их потоком; они кажутся нам навязчивыми случайностями, и нам хочется уложить их в какое-либо русло, нами самими очерченное, дать им направление, нами указанное. Этого мы достигаем посредством обобщения конкретных явлений. Обобщение бывает двоякое. Кто эти мелочные, разбитые или разорванные явления объединяет отвлеченной мыслью, сводя их в цельное миросозерцание, про того мы говорим, что он философствует. У кого житейские впечатления охватываются воображением или чувством, складываясь в стройное здание образов или в цельное жизненное настроение, того мы называем поэтом. В духовном запасе, каким располагала Древняя Русь, не было достаточно средств, чтобы развить наклонность к философскому мышлению. Но у нее нашлось довольно материала, над которым могли поработать чувство и воображение. Это была жизнь русских людей, которые по примеру восточных христианских подвижников посвящали себя борьбе с соблазнами мира. Древнерусское общество очень чутко и сочувственно отнеслось к таким подвижникам, как и сами подвижники очень восприимчиво усвоили себе восточные образцы. Может быть, те и другие поступили так по одинаковой причине: соблазны своей русской жизни были слишком элементарны или слишком трудно доставались, а люди любят бороться с неподатливой или требовательной жизнью. Жития, жизнеописания таких подвижников, и стали любимым чтением древнерусского грамотного человека. Жития описывают жизнь святых князей и княгинь, высших иерархов русской церкви, потом подчиненных ее служителей, архимандритов, игуменов, простых иноков, всего реже лиц из белого духовенства, всего чаще основателей и подвижников монастырей, выходивших из разных классов древнерусского общества, в том числе и из крестьян: основатель Сийского монастыря на Северной Двине преп. Антоний был даже кабальным холопом из крестьян. Люди, о которых повествуют жития, были все более или менее исторические лица, привлекшие на себя внимание современников или воспоминание ближайшего потомства, иначе мы и не знали бы об их существовании. В народной памяти они образовали сонм новых сильных людей, заслонивший собой богатырей, в которых языческая Русь воплотила свое представление о сильном человеке. Но житие - не биография и не богатырская былина. От последней оно отличается тем, что описывает действительную, былевую жизнь только с известным подбором материала, в потребных типических, можно было бы сказать стереотипных, ее проявлениях. У агиографа, составителя жития, свой стиль, свои литературные приемы, своя особая задача. Житие - это целое литературное сооружение, некоторыми деталями напоминающее архитектурную постройку. Оно начинается обыкновенно пространным, торжественным предисловием, выражающим взгляд на значение святых жизней для людского общежития. Светильник не скрывается под спудом, а ставится на вершине горы, чтобы светить всем людям; полезно зело повествовать житие божественных мужей; если мы ленимся вспоминать о них, то о них вопиют чудеса; праведники и по смерти живут вечно: такими размышлениями подготовляет агиограф своего читателя к назидательному разумению изображаемой святой жизни. Потом повествуется деятельность святого, предназначенного с младенческих лет, иногда еще до рождения, стать богоизбранным сосудом высоких дарований; эта деятельность сопровождается чудесами при жизни, запечатлевается чудесами и по смерти святого. Житие заканчивается похвальным словом святому, выражающим обыкновенно благодарение господу богу за ниспослание миру нового светильника, осветившего житейский путь грешным людям. Все эти части соединяются в нечто торжественное, богослужебное: житие и предназначалось для прочтения в церкви на всенощном бдении накануне дня памяти святого. Житие обращено собственно не к слушателю или читателю, а к молящемуся. Оно более чем поучает: поучая, оно настраивает, стремится превратить душеполезный момент в молитвенную наклонность. Оно описывает индивидуальную личность, личную жизнь, но эта случайность ценится не сама по себе, не как одно из многообразных проявлений человеческой природы, а лишь как воплощение вечного идеала. Цель жития наглядно на отдельном существовании показать, что все, чего требует от нас заповедь, не только исполнимо, но не раз и исполнялось, стало быть, обязательно для совести, ибо из всех требований добра для совести необязательно только невозможное. Художественное произведение по своей литературной форме, житие обрабатывает свой предмет дидактически: это назидание в живых лицах, а потому живые лица являются в нем поучительными типами. Житие не биография, а назидательный панегирик в рамках биографии, как и образ святого в житии не портрет, а икона. Потому в ряду основных источников древнерусской истории жития святых Древней Руси занимают свое особое место. Древнерусская летопись отмечает текущие явления в жизни своей страны; повести и сказания передают отдельные события, особенно сильно подействовавшие на жизнь или воображение народа; памятники права, судебники и грамоты формулируют общие правовые нормы или устанавливают частные юридические отношения, из них возникавшие: только древнерусское житие дает нам возможность наблюдать личную жизнь в Древней Руси, хотя и возведенную к идеалу, переработанную в тип, с которого корректный агиограф старался стряхнуть все мелочные конкретные случайности личного существования, сообщающие такую жизненную свежесть простой биографии. Его стереотипные подробности о провиденциальном воспитании святого, о борьбе с бесами в пустыне - требования агиографического стиля, не биографические данные. Он и не скрывал этого. Не зная ничего о происхождении и ранней поре жизни своего святого, он иногда откровенно начинал свой рассказ: а из какого града или веси и от каковых родителей произошел такой светильник, того мы не обрели в писании, богу то ведомо, а нам довольно знать, что он горнего Иерусалима гражданин, отца имеет бога, а матерь - святую церковь, сродники его всенощные многослезные молитвы и непрестанные воздыхания, ближние его неусыпные труды пустынные. Но время подвигов святого обыкновенно хорошо было известно агиографу по устному преданию, письменным

воспоминаниям очевидцев, даже по личным наблюдениям; нередко он сам стоял близко к святому, даже "возливал воду на его руки", т. е. жил с ним в одной келье, был его послушником, а потому при всем его загробном благоговении к памяти небожителя сквозь строгие условности житийного изложения проглядывают обаятельные черты живой личности. Наконец, очень ценны для историографии часто сопровождающие житие посмертные чудеса святого, особенно подвизавшегося в пустынном монастыре. Это нередко своеобразная местная летопись глухого уголка, не оставившего по себе следа ни в общей летописи, даже ни в какой грамоте. Такие записи чудес иногда велись по поручению игумена и братии особыми на то назначенными лицами, с опросом исцеленных и свидетельскими показаниями, с прописанием обстоятельств дела, являясь скорее деловыми документами, книгами форменных протоколов, чем литературными произведениями. Несмотря на то, в них иногда ярко отражается быт местного мирка, притекавшего к могиле или ко гробу святого со своими нуждами и болезнями, семейными непорядками и общественными неурядицами.

МИРСКИЕ МОНАСТЫРИ. Я не буду говорить о том, в какой мере древнерусские монастыри отвечали первоначальной идее христианского монашества и какое влияние оказали на них греческие монастыри той эпохи, когда Русь принимала христианство: это специальные вопросы русской церковной истории. Я коснусь лишь условий, содействовавших развитию монастырского землевладения. В этом отношении немало значило то, как и где возникали монастыри. Мы уже видели отчасти, как они возникали. Высший иерарх, митрополит или епископ, строил монастырь, чтобы отдыхать там от пастырских трудов и упокоиться по оставлении паствы. Владетельный князь украшал обителями свой стольный город, свое княжество, чтобы создать "прибежище" для окрестных обывателей и вместе с тем иметь постоянных богомольцев за себя с семьей и за своих родителей, иногда руководясь при этом и особенными побуждениями исполнить обет, данный в трудном случае, или ознаменовать память о каком-либо счастливом событии своего княжения. Боярин или богатый купец создавал себе в монастыре место, где надеялся с наибольшей пользой для души молиться и благотворить при жизни и лечь по смерти. Построив церковь и кельи и собрав братию, основатель обеспечивал содержание своей обители недвижимыми имениями или средствами для их приобретения. Новгородский боярин Своеземцев, богатый землевладелец, в XV в. построил около своего городка на реке Ваге монастырь, в котором и сам постригся под именем Варлаама, приписав к нему значительные земли из своих важских вотчин и оставив братии посмертный завет ежегодно в день его кончины вдоволь кормить бедных, сколько бы их ни набралось в монастырь на праздник; после трапезы, отпуская из монастыря, еще наделяли их печеным и зерновым хлебом. Иногда монастырь строился при содействии целого общества, городского или сельского. Монастырь был нужен городу и сельскому округу, чтобы обывателям было где постричься в старости и при смерти и "устроить душу" посмертным поминованием. Из одной грамоты 1582 г. узнаем, что на Северной Двине близ Холмогор был "убогой" монастырь, о котором крестьяне тамошней Чухченемской волости показали, что у него было 14 деревенек, что тот монастырь строили и деревни к нему "подпущали и прикупали" их прадеды, и деды, и отцы, проча его себе, и своим детям, и внучатам "на постригание и на поминок"; монастырем и его деревнями заведовали они же, волостные крестьяне, и монастырскую казну держали у себя в волости. Казна такого монастыря составлялась преимущественно из вкладов за пострижение и помин души и также обращалась на приобретение недвижимых имуществ с разными доходными угодьями и заведениями. В XVI в. был построен монастырь, который можно назвать не только мирским, но и "земским". Преп. Трифон, подвизавшийся в Пермской стране, узнав, что в соседней Вятской земле, многолюдной и богатой, нет монастыря, возгорел желанием доставить ей это средство душевного спасения. Он предложил вятским земским старостам и судьям возложить это дело на него, как старца, уже потрудившегося в монастырском строительстве. Вятчане с радостью приняли предложение, и Трифон ездил в Москву бить челом о построении монастыря от всей Вятской земли, "от всех вятских городов". Но скоро вятчане охладели к делу и перестали помогать Трифону. Его выручил вятский воевода Овцын. На первый день пасхи он позвал к себе всех знатных и богатых вятчан. Был здесь и Трифон. Когда все "быша в веселии", воевода пригласил гостей помочь Трифону, кто сколько может. Гости радушно согласились. Тотчас явился "некий скорописец" с подписной книгой. Воевода первый подписал значительную сумму, гости от него не отстали. Христосованье с воеводой и воеводское угощенье с подпиской продолжались еще два дня, и собрано было более 600 рублей (около 30 тысяч рублей на наши деньги). В Москве Трифон выхлопотал своему монастырю "села и деревни с людьми", озера, рыбные ловли и сенные покосы. Братия, которую строители набирали в такие мирские монастыри для церковной службы, имела значение наемных богомольцев и получала "служеное" жалование из монастырской казны, а для вкладчиков монастырь служил богадельней, в которой они своими вкладами покупали право на пожизненное "прокормление и покой". Люди, искавшие под старость в мирском монастыре покоя от мирских забот, не могли исполнять строгих, деятельных правил иноческого устава. Когда в одном таком монастыре попытались ввести подобные правила, иноки с плачем заявили строителю, что новые требования им не под силу; эта братия, как объяснил дело сам строитель, - поселяне и старики, непривычные к порядку жизни настоящих иноков, состарившиеся в простых обычаях. В вятском земском монастыре дело шло еще плачевнее. Трифон ввел в нем строгий устав, запретил монахам держать стол с вином по кельям, предписав довольствоваться одинаковой пищей в общей трапезе. Братия, набившаяся в богатый монастырь, была такова, что строгие требования настоятеля подняли ее на открытый мятеж: Трифона бранили в глаза, запирали и даже били и наконец выгнали из монастыря.

ОСНОВАТЕЛИ ПУСТЫННЫХ МОНАСТЫРЕЙ. Осуществление идеи настоящего иночества надобно искать в пустынных монастырях. Основатели их выходили на свой подвиг по внутреннему призванию и обыкновенно еще в молодости. Древнерусские жития изображают разнообразные и часто характерные условия прохождения пустынного подвижничества в Древней Руси, но самый путь, которым шли подвижники, был довольно однообразен. Будущий основатель пустынного монастыря готовился к своему делу продолжительным искусом обыкновенно в пустынном же монастыре под руководством опытного старца, часто самого основателя этого монастыря. Он проходил разные монастырские службы, начиная с самых черных работ, при строгом посте, "изнуряя плоть свою по вся дни, бодрствуя и молясь по вся нощи". Так усвоялось первое и основное качество инока - отречение от своей воли, послушание без рассуждения. Проходя эту школу физического труда и нравственного самоотвержения, подвижник, часто еще юный, вызывал среди братии удивленные толки, опасную для смирения "молву", а пустынная молва, по замечанию одного жития, ничем не отличается от мятежной городской славы. Искушаемому подвижнику приходилось бежать из воспитавшей его обители, искать безмолвия в настоящей глухой пустыне, и настоятель охотно благословлял его на это. Основатели пустынных монастырей даже поощряли своих учеников, в которых замечали духовную силу, по окончании искуса уходить в пустыню, чтобы основывать там новые монастыри. Пустынный монастырь признавался совершеннейшей формой общежития, основание такого монастыря - высшим подвигом инока. Древнерусское житие недостаточно выясняет, из каких практических побуждений составился такой взгляд, было ли то искание пустынного безмолвия ради спасения души, или стремление почувствовавшего свою силу инока иметь свой монастырь, из послушника превратиться в хозяина, или, наконец, желание пойти навстречу общественной потребности. Мы уже видели, что с XIV в. монастырское движение усиленно направлялось из центральных областей на север, за Волгу. Причина понятна: северное Заволжье - это был тогда край, наиболее привольный для пустынножителей, где они при поселении наименее могли опасаться столкновений с землевладельцами и сельскими обществами. Но в ту же сторону, оттуда же и с того же времени направлялась и крестьянская колонизация; монах и крестьянин были попутчиками, шедшими рядом либо один впереди другого. Указанные сейчас побуждения пустынножителей не исключали друг друга, а либо переходили одно в другое, либо сливались одно с другим, смотря по местным обстоятельствам. По крайней мере в житиях есть намеки на то, что отшельники, строя церкви и при них монастыри, нередко имели в виду доставить расходившимся по заволжским лесам переселенцам возможность помолиться, постричься и похорониться в недалеком храме с обителью. Связь пустыннического движения с крестьянской колонизацией выступает в агиографии довольно явственно. Постриженник Каменного монастыря на Кубенском озере преп. Дионисий, подвизаясь в конце XIV и в начале XV в. в глухих дебрях по реке Глушице, левому притоку верхней Сухоны, строит в разных местах один храм за другим "на прихождение православному христианству", потому что "не бяше тогда церкви на том месте", а деревни вокруг все множились. Около того же времени другой инок - Феодор, обходя пустыни около Белоозера, нашел там на устье реки Ковжи "новопашенные места починки" - свежие росчисти под пашню, выпросил себе у удельного князя эти починки с покосами и рыбными ловлями и устроил монастырь, который стал для окрестных новоселов сборным местом молитвы и пострижения.

ПОСЕЛЕНИЕ В ПУСТЫНЕ. Но отшельник не всегда переходил из воспитавшей его обители прямо в пустыню, где суждено ему было основать свой монастырь. Многие долго странствовали по другим монастырям и пустыням: ученик Сергия Радонежского Павел, постригшись 22 лет от роду, 50 лет странствовал по разным пустыням, прежде чем основал свою обитель на реке Обноре. Странничество было распространено среди северного русского монашества тех веков и рисуется в житиях яркими чертами. Странник уходил иногда тайком, чтобы видеть обычаи разных монастырей и поклониться святым местам Русской земли. Кирилл Новоезерский, скитаясь по пустыням, ходил босой, питался травой, кореньями и сосновой корой и "со зверями живяше 20 лет", наконец стал помышлять о покое и основал свой монастырь в Белозерском краю (1517 г.). Найти место, где бы "уединитися от человек", было важной заботой для отшельника, манили дебри, где были бы "леса черные, блата, мхи и чащи непроходимые". На выбранном месте ставилась кельица малая или просто устроялась землянка. Павел Обнорский три года прожил в дупле большой старой липы, а Корнилий, пришедши в Комельский лес, поселился в одинокой избе, покинутой разбойниками. Но отшельнику редко приходилось долго оставаться в безмолвии: его открывали окрестные крестьяне и другие пустынники, которых много скрывалось по заволжским лесам. Около кельи отшельника строились другие для желавших с ним сожительствовать, и составлялось пустынническое братство.

ПУСТЫННЫЙ ОБЩЕЖИТЕЛЬНЫЙ МОНАСТЫРЬ. В Древней Руси различали три вида иноческой жизни: общежитие, житие особное и отходное. Общежительный монастырь - это монашеская община с нераздельным имуществом и общим хозяйством, с одинаковой для всех пищей и одеждой, с распределением монастырских работ между всей братией; ничего не считать своим, но все иметь общее - главное правило общежития. Отходному житию посвящали себя люди, стремившиеся жить в полном пустынном уединении, пощении и молчании; оно считалось высшей ступенью иночества, доступной лишь тем, кто достигал иноческого совершенства в школе общего жития. Особное житие вообще предшествовало монастырскому общежитию и было подготовительной к нему ступенью. Оно было очень распространено в Древней Руси как простейший вид иночества и принимало различные формы. Иногда люди, отрекавшиеся или помышлявшие отречься от мира, строили себе кельи у приходского храма, заводили даже игумена как духовного руководителя, но жили отдельными хозяйствами и без определенного устава. Такой монастырь-"особняк" составлял не братство, а товарищество, объединявшееся соседством, общим храмом, иногда и общим духовником. Другие селились в пустыне человека по два, по три и более в отдельных кельях по соседству, образуя небольшие отшельнические поселки. Но когда среди них появлялся сильный, приобретавший известность подвижник, вокруг него сосредоточивались эти рассеянные пустынки, образовывалось скученное поселение, заводились общие работы, пришельцы помогали хозяину в трудах над окрестным лесом, "древие посекая и землю очищая к насеянию плодов земных", отшельники начинали "обще ясти во единой храмине", по выражению одного жития, являлась нужда построить для умножавшейся братии просторный храм с общей трапезой. Так особное житие само собою переходило в общежитие. Наконец, братия слала в Москву челобитье о монастырском строении, как читаем в житии Антония Сийского, "пожаловал бы государь, велел богомолье свое монастырь строити на пустом месте, на диком лесу, братию собирати и пашню пахати". Разрешение пашню пахать значило, что дикий казенный лес, окружавший монастырь, отдавался ему во владение для расчистки под пашню. С минуты этого пожалования товарищество бесформенного особняка превращалось в учреждение, становилось юридическим лицом. На первых порах, когда монастырь устроялся и обзаводился, братия вела усиленно трудовую жизнь, терпела "монастырскую страду". По задачам иночества монахи должны были питаться от своих трудов - "свои труды ясти и пити", а не жить подаяниями мирян. Среди основателей и собиравшейся к ним рядовой братии пустынных монастырей встречались люди из разных классов общества - дворяне, купцы, промышленники и ремесленники, иногда люди духовного происхождения, очень часто крестьяне. Общежительный монастырь под руководством деятельного основателя представлял рабочую общину, в которой занятия строго распределялись между всеми, каждый знал свое дело и работы каждого шли "на братскую нужу". Устав белозерских монастырей Кирилла и Ферапонта, как он изложен в житии последнего, живо изображает этот распорядок монастырских занятий, "чин всякого рукоделия": кто книги пишет, кто книгам учится, кто рыболовные сети плетет, кто кельи строит; одни дрова и воду носили в хлебню и поварню, где другие готовили хлеб и варево; хотя и много было служб в монастыре, вся братия сама их исправляла, отнюдь не допуская до того мирян, монастырских служек. Но первой хозяйственной заботой основателя пустынного монастыря было приобретение окрестной земли, обработка ее - главным хозяйственным делом собиравшейся в нем братии. Пока на монастырскую землю не садились крестьяне, монастырь сам обрабатывал ее, всем своим составом, со строителем во главе выходя на лесные и полевые работы. Земледельческое хозяйство приходилось заводить в диком, нетронутом лесу, расчищая его под пашни и огороды. В одном монастырском сказании XVI в. такими чертами изображается образцовая деятельность основателя пустынного монастыря: довольно лет подвизался он в своей обители, построил церкви и кельи поставил, "и многая по чину монастырскому взградив, и нивы и пашни к монастырю приобрете, и человеки многие (слуги-миряне), и скоты на службу в обитель сию устрои, и не преста от труда своего, аще и в многолетной седине, и не даде телу своему нимало покоя, еще второе о бозе умышляет, дабы ему дал бог обрести место потребно к рыбной ловле". Так помыслы о пустынном безмолвии завершались образованием монашеской земледельческой общины. Причиной такого, как бы сказать, уклона иночества была его связь с крестьянской колонизацией. Пустынники шли вслед за крестьянами или пролагали им дороги в заволжских лесах; пустынный общежительный монастырь служил нуждам переселенцев, религиозным и хозяйственным, широко пользовался их трудом, из их среды пополнял свою братию. Та же причина в ряду других условий содействовала и дальнейшему уклонению большинства русских монастырей от идеи иночества, о чем буду говорить в следующий час.